Александр Громов - Запруда из песка
– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!
Слово «лейтенант» он выговаривал с некоторым усилием, если не с отвращением. Ну правильно, какой я офицер по сравнению, скажем, с Терентием Содомейко! И еще видно было, что капралу до смерти надоело возиться со мной.
– Слушаю, – вздохнул я.
Оказалось, что я понадобился Сорокину. Он связался с командованием из летящего где-то над Атлантикой самолета, а оно переключило связь на Терентия. Как будто ему и без меня было мало дела.
– Где вы? – скрипуче-настойчиво вопрошал Сорокин сквозь помехи. – Лейтенант Пяткин, отзовитесь! Где вы?
– В каком-то лагере, – отозвался я. – Только не спрашивайте, где он находится, не знаю. Тут шурум-бурум, и спросить не у кого. А навигатор я утопил.
– Живы! – воскликнул он. – Ладно, ждите.
И отключился, оставив меня в большом недоумении. Я был уверен, что он захочет, чтобы я немедленно поперся куда-то и собрал такие-то и сякие-то анализы. Я был готов услышать приказ немедленно действовать, невзирая ни на что. Весь транспорт занят поисками и вывозом раненых? Не беда – лейтенант Пяткин топнет ножкой, сошлется на приказ генерала Марченко и потребует в свое личное пользование вертолет. Ради интересов группы Сорокина, которые, конечно же, важнее всех на свете раненых. Причем скорее всего – получит его. Я приготовился сразу послать Сорокина подальше, а оказалось, что не нужно этого делать. Потрясающе!
Может быть, не так уж он плох, этот Сорокин?
Или случилось маловероятное: я успел хоть чуть-чуть воспитать его?
Я не стал ломать голову над этим не самым важным вопросом – просто нашел плащ-палатку, завернулся в нее и уснул прямо на траве.
Разумеется, полчаса спустя полил ливень. Я и забыл, что импакты – импактами, а муссоны – муссонами. У них свое расписание.
20. Под крылом самолета
Он море обещал, а вылилася лужа.
Александр СумароковМаленький двухмоторный самолет чутко отслеживал все воздушные ямы. А еще в него вполне могли залепить с земли ракетой с тепловой головкой самонаведения. Я уже знал, как это бывает.
Но помалкивал.
Еще утром я доложил Сорокину обо всем, что успел увидеть, услышать и почувствовать. Умному достаточно. Если он считает, что полет необходим, а риск оправдан, – его дело.
Мне было как-то все равно. Одолела апатия. Считается, что северяне в тропиках делаются нервными из-за чересчур яркого солнца, угнетающего их сетчатку, ненавидят наглую мясистую зелень, презирают местные обычаи и готовы сорваться из-за пустяка, – ну а со мной вышло все наоборот. Наверное, мое подсознание предполагало, что ничего хуже уже случившегося произойти не может.
Оно ошибалось, конечно. Ну что особенного со мной произошло? Попал в зону сплошных разрушений при ударе космического тела? Не я первый, не я последний. Выжил же! И даже не ранен, а пластыри на ссадинах и кровоподтеках не в счет. Многим досталось хуже.
Северо-Евразийский батальон потерял безвозвратно больше сорока человек. Примерно столько же – североамериканский. Восточные азиаты находились дальше от эпицентра и пострадали меньше, зато местные вооруженные силы, задействованные в операции, получили по полной программе. Так уж сложилось. Чисто случайно. Никто не подставлял их под импакт.
Само собой, погибло сколько-то мирного населения; подсчет, даже самый приблизительный, еще не был окончен. И уж подавно никто не знал, какой процент боевиков не пережил удара из космоса. Магазинер сказал мне, что астероид упал, в общем, удачно – почти в центр нуждающейся в зачистке территории.
Черт возьми, ее бы и зачистили без всяких камней с неба! И почти наверняка с меньшими потерями!
У медведя из басни чужие, что ли, научились оказывать нам услуги?
– Зато опять не на город, – сказал мне Магазинер на тот случай, если я разучился понимать элементарное. – Что в тот раз, что в этот. Там тайга, тут джунгли. Плотность населения мала в обоих случаях.
Я лишь зарычал в ответ, а он вздохнул и добавил:
– А все-таки нас опять наказали. Болезненно, но не жестоко – по их понятиям. И мы по-прежнему не знаем за что.
– Опять никакого сообщения оттуда? – сквозь зубы процедил я.
– Опять. Придется догадываться самим. И лучше сделать это до того, как прилетит еще один гостинец.
– По-вашему, я контужен? – спросил я, сдержавшись чрезвычайным усилием воли.
– По-моему, нет, – ответил Магазинер, поглядев на меня с любопытством и некоторой опаской. – А что?
– Тогда следите за собой. У вас появилась дурная привычка подчеркивать то, что ясно и младенцу.
Сидевший впереди Сорокин оторвался от созерцания в иллюминатор поваленного леса под крылом и оглянулся на меня – не собираюсь ли я опять выкинуть какую-нибудь хулиганскую штуку? Я ответил ему лишь сердитым взглядом, и он успокоился. Понимал уже в первом приближении, что такое Фрол Пяткин.
Вернее, Михайло Ломоносов.
Тело-то может быть не таким уж грузным и мощным, как тогда. Зато дух каким был, таким почти и остался. «Почти» – потому что мы меняемся. Некоторых глупостей, сделанных в той жизни, я в этой не повторил и не повторю. Что до других глупостей… стоп, а кто сказал, что они глупости?!
Я работаю так, как считаю нужным. И если я в чем-то убежден, то не без оснований. Могу быть прав, могу ошибаться, но это моя правда и мои ошибки. Чего ради мне делить их с кем-то? Одиночкой был, одиночкой и остался. Могу руководить, ежели одному не справиться никак. А подчиняюсь плохо – этому умению меня даже Экипаж не сумел обучить как должно.
А мог бы?
Да, мог бы. Сломав. Сделав безвольной несчастной марионеткой. Рычагом. Карданным валом. Может, и винтиком.
Однако не сделал. И не потому, что не справился, а потому, что вредно ломать тех, кто плохо ломается и может принести пользу таким, как есть. Для таких полезных упрямцев достаточно поверхностной обработки. Лишь дуролом с дубовой головой может не понимать: не все исключения из правила надо приводить к общему знаменателю.
С некоторых пор мне стало казаться, что Моше Хаимович из той же категории, что и я, пусть в более приглаженном варианте. Сорокин и Штейниц – однозначно нет, они винтики и карданы. А этот рыхлый увалень – прежде всего личность, а потом уже…
– Кратер! – воскликнул Магазинер, перебив течение моих мыслей. – Вон там. Вам видно?
Мне было не видно, но тут самолет заложил пологий вираж, и кратер вплыл в поле зрения. Он еще курился, над ним клубились облака, и видно было, в общем-то, плохо. Туча пепла и пыли рассеялась еще вчера, дело было не в ней. Просто пар. Когда трехсотметровая глыбина и раз в двадцать больший объем подстилающих пород в одну секунду превращаются в обломки, пыль и даже газ, становится несколько жарковато.
Гораздо лучше просматривались ближайшие окрестности – этакий первобытный хаос, не то Содом с Гоморрой, не то просто катархей. Можно было подумать, что на несколько километров от кратера вообще никогда не существовало никакой растительности.
Я зевнул и отвернулся.
– По-вашему, это совсем не интересно? – полюбопытствовал Магазинер.
– Интересно – для туристов.
Он издал смешок.
– Знаю, знаю. Сейчас вы опять скажете, что мы находимся не там, где нужно. Да?
– Незачем говорить, – отозвался я. – Вы и так это знаете. Позавчера я был полезнее тут, чем вчера, а вчера полезнее, чем сегодня. И перестаньте плевать мне в ухо!
Он лишь заворочался в кресле, кряхтя и перхая, утер рот платочком и не ответил. Как ни злил меня Магазинер, терпеть его стоило. Конечно, он все понимал и был лучшим дипломатом, чем я. И лучшим стратегом, наверное. Меня раздражала имитация деятельности – он же считал полезным и даже необходимым потерять даром денек-другой. Это ведь только победителей не судят, а где та победа? Что-то не видно ее пока. А кто не победил, тому светит одна перспектива: отбрехиваться с приложением документов и фактов и не давать сделать себя козлом отпущения. Так было, и так будет.
– Штейница не вижу, – пробормотал я чуть погодя. – Он что, не отозван?
– Нет.
Тем лучше. Выходит, Сорокин не обделен хотя бы здравым смыслом. А может, на юге Африканского отсека, где ныне обретается Штейниц, наклевывается что-то интересное? Хотя – вряд ли. Что здесь, то и там. Есть еще несколько мест, где население лишь формально считается частью Экипажа, и в основном это происходит из-за родоплеменных пережитков в сознании. Дикость – это ведь не кольцо в носу и не боевая раскраска. Это менталитет.
Ломать его – или медленно гнуть? В последние десятилетия Экипаж предпочитал гнутье ломке. Выходит, нам дают понять, что пора форсировать, ломать и доламывать негнущееся? Чужим в их галактической войне срочно понадобилось пушечное мясо, а мы пока не готовы даже к такой роли?
Самолетик, кренясь, облетал кратер по кругу. Я был рад уже тому, что Сорокин вроде не собирался вновь погнать нас на пешую экскурсию – уяснил, наверное, что толку от нее никакого. Да и приземлиться было негде.
