Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга вторая
Усек, как не понять. Не первый день на свете живет. Понимает, что злить Императора — не с руки. И понимает, что случайно влез в чужие интриги. В такие интриги….
И взгляд, как у набедокурившего щенка….
— Вот, что мальчик, — усмешка ударом бича дергает нервы, — давай остановимся на том, что ты служишь мне. Верно служишь!!! А я в долгу не останусь. Но вот если еще один какой прокол случится — на себя пеняй, милый. Больше не прощу. Надоело! Если же нарочно попытаешься мешать, — для острастки остальных первым казню, войдешь в историю в ранге великомученика. Слышал ли что говорю?
Слышал. Хорошо слышал. Подобострастен поклон.
Только веры мерзавчику как не было, так и нет. Да и не будет. Из той, паршивец породы, за кем пригляд нужен. Кому постоянно то кулак, то пряник нужен. И легче было б избавиться напрочь, но где гарантия, что не займет это место, второй — вот такой же, если не опаснее?
Только поморщиться невеселым этим мыслям. Махнуть холеной белой рукой с щедро нанизанными на пальцы кольцами, словно отгоняя муху.
Опустившись в кресло, вновь активировать карты, рассматривая кружево Галактики.
Взяв в руки тонкую и длинную иглу, отмечать торговые трассы и Лиги и контрабандистов, рассчитывать зоны риска и нейтральное пространство, высчитывать, словно пророчить.
Черновики!
Усмехнуться вновь, бросив стек на пол. Откинуть голову на подголовник, прикрыть глаза. Как бы не хотелось того избежать, уклониться — не удавалось. Ничто не рассчитать, не найти всех точек на карте экстраполируя и размышляя.
Не существует непогрешимых формул. И значит, это значит только одно — разведку боем. Чреду набегов, моря крови.
Стиснуть зубы, не позволяя дрожи охватить все тело, не позволить себе подчиниться нормальным человеческим чувствам, отступив от края пропасти.
Только стиснуть руками виски, словно отгоняя воплощенный кошмар. Сидеть, пытаясь тщетно успокоить бег мыслей и скачку чувств.
Как бы хотелось потерять память, не вина, чертового темного зелья оноа нахлеставшись, что б проснуться беспамятным — иным. То ли прошлого своего не помнить, то ли будущего не ведать.
Закрыть глаза. Накрепко зажмурить…
Все равно не уходит, стучит в виски набат. Просит прощения душа. Огнем горит.
Нет, сколько не приучал чертов Император менять жизнь на жизнь, сколько не учил убивать без сомнений — так и не приняла этой науки душа. Каждый раз, каждый шаг — как по стеклу, по горячим угольям.
Сжать губы. Открыть глаза, смотреть сквозь стены, смотреть в никуда. И сил нет проклинать Судьбу. И нет сил ей противится….
18
Тих дом Хаттами. Не вернется хозяин в эти стены, не сядет у массивного стола, накрытого каменной полированной столешницей. Только стены и те помнят хозяина.
Войдя, остановиться на пороге. Трудно было ступать по начищенному до янтарного блеска полу. Отчего-то не гостем чувствовал себя. Гонцом, несшим дурную весть.
На шаги, на легкие звуки его присутствия принеслась девчушка лет двенадцати, встретила поклоном, сверкнула глазищами, темными, что чернослив.
— Господина нет дома….
— Гая позови….
Унеслась, что быстроногая козочка, испарилась дымком. Он отошел к окну, смотрел на сад, на ветки, усыпанные белым цветом….
Весна! Вот и весна пожаловала. Раскрыла объятья, норовила отогреть, приголубить. А аромат плыл по улицам, кружил голову. Цвели сады, обещая блаженство.
Обернуться на звук шагов, посмотреть в лицо контрабандиста. Ком встал в горле. Ни выдохнуть, ни слова сказать, и откуда-то брызнули, соленые, непрошеные, горячие, катились по щекам, слезы.
«С дурной вестью я…»
— Чего на пороге — то? Проходи, Да-Деган….
Проходи….
Закусить губу, подняться вслед за Гайдуни по широкой мраморной лестнице, высекая едва слышный ритм стилетами каблучков.
Привел контрабандист его в знакомый кабинет, указал на кресло. Достал вино, бокалы.
Не стал отказываться от вина. Смотрел на рубин, заключенный в гранях бокала, отмечая, что дрожит рука — раньше так не дрожала. Маханул одним глотком, бросил стекло на пол, глядя, как крошатся в морозный узор прозрачные грани.
Промолчав, посмотрел за окно. Как же теснило дыхание, как же горело внутри. Давно ли сам просил у Хаттами, здесь в этом самом кабинете говоря «Если доиграюсь — моих не бросай!».
Идет игра. Только доигрался не он, нет в этом мире Хаттами. Не к кому обратиться за помощью, за поддержкой. Нет больше такого же крепкого локтя во всей Галактике. Такого отчаянного и окаянного на всем свете больше нет.
— Ты чего? — тих голос Гайдуни. Видимо, что-то почувствовал. Посмотреть в глаза контрабандиста, протянуть бы как когда-то руку, пожать бы ладонь, но не смеет. Не имеет прав.
— Я с дурной вестью, Гайдуни…. - промолчать бы. Но нельзя. Как не жгут, не мучают слова, промолчать права ему никто не давал. — Умер Хаттами.
— Ты с ума сошел, Да-Деган?!
Жестом остановить, да еще взглядом.
— Подожди писать меня в сумасшедшие! Агнамгимар, сволочь, отвез его на Эрмэ, Хозяину! Только отец твой тот еще штучка, молчать и кланяться не умеет. Разозлил Императора, так хоть умер быстро, не мучаясь…. Так что принимай дела Гильдии. Ты теперь Оллами и владелец и голова.
— Порву Анамгимара! Честью клянусь!
— Не спеши клясться. Не в твоих силах это. Мертв Анамгимар.
Дойти до окна, смотреть в усыпанный белой порошею цветения, сад! Только не смотреть в честное открытое лицо Гайдуни. Не смотреть! Не выдержит ведь, иначе. Во всем, во ВСЕМ покается!
Прислониться лбом к прохладному стеклу, унимая жар. Стоять, чувствуя, как пол покачивается под ногами, как плывет куда — то белым пароходом земля…
— Дали небесные! — тих голос, поражен, все оттенки эмоцией в этом приглушенном до шепота сочном басе — и вера и неверие и ненависть и любовь! — А ведь ты не шутишь!
Стереть кистью соль глаз, вцепиться пальцами в подоконник.
«Не шучу, Гай. Не шучу. Давно забыл о том, что есть на свете шутки…»
Только не обернуться, не видеть растерянности на лице Гайдуни. Только не смотреть парню в глаза.
«Доигрался, сволочь? Камушки спер! Гильдию получил? Радуйся!!! Видели глазки, что покупали, теперь жрите, хоть лопните!!!».
— Как же теперь? — удивленно проговорил контрабандист. — Только из долгов выкарабкались, на ноги вставать стали…. - отец так мечтал…
Обернулся резко, так что взметнулся белоснежный шелк одеяний, подошел к Гайдуни, прикоснулся рукою плеча. Чем еще мог утешить? Разве хоть что-то значат слова? Разве умерят боль?
— Ты держись, Гай. Знаю, нелегко. Но ты держись. Хаттами слез не любил. Зубы сцепи и вперед! Да живи так, что б не посрамить отца. А больше…. Разве больше мы можем?
