Вл. Гаков - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 21
– Хочу верить, - сказал он, - что это так, но… Необычные ощущения заставят мозг и реагировать необычно. Психика не может остаться неизменной, когда меняется все… Десятки тысяч лет человек был человеком…
– И остался. Право, Годдард, мы люди. Если где-то на планетах Капеллы вы встретите жуткое бесформенное страшилище и будете говорить с ним о структуре жизни, о красоте заката, о строении протона, о звездоплавании и последней пьесе Денисова… Пусть ваши мнения не совпадают, точки зрения полярны, он не знает Денисова и приводит в пример какого-то местного гения, но вы говорите с ним о природе, которая везде едина. Как вы назовете такое существо?
Годдард молчал.
– Человеком, Годдард, человеком! Вот ведь, по-моему, в чем дело. Вы думаете о человеке и представляете себе его тело - Аполлона, Венеру… Старого Шестова с его шишкообразным черепом. Мухина с его неуклюжей походкой и красным лицом. Шаповала с его самоуверенной физиономией. А дело не в этом. Старик Шестов создал единую теорию поля. Воспитал сотни учеников. Посадил в лужу тысячи научных противников. Пил коньяк, рыбачил, лазил в горы и был человеком, Годдард! А потом, за месяц до смерти, услышав об открытии Шаповала, попросил: запишите в вариаторы. Ему всего своего было мало. Смысл жизни для него заключался в том, чтобы знать как можно больше, побывать везде и во всех обличьях, ощутить мир, как часть себя. А для меня? А дня Эрно? Для вас, Годдард?
Маневич закрыл глаза. Бог с ним, с Годдардом. Поймет. В каждую клеточку свинцом вливалась усталость. После тренировок Маневич всегда лежал вот так же и слушал, как засыпают клетки, как тепло идет от ног к голове…
Годдард, потоптавшись у двери, пошел в рубку - на связь с Землей. Спасательная к Урану уже стартовала, и он хотел прослушать сводку о полете. Его качало от усталости, и он боялся, что свалится и захрапит.
x x x
…Маневич сидел на краешке стабилизатора и смотрел на Солнце. Корабль двигался по инерции, казался неживой рыбиной. Маневич оттолкнулся и поплыл рядом, подставляя Солнцу то спину, то голову. Свет во сне казался теплым и вкусным и звал к себе. Маневич сосредоточился и стал парусом. Колючки света впились в его тело и бились, и толкали, он ощущал каждый квант, каждый невидимый лучик. Ловил их и швырял обратно. Он резвился и плавал на солнечных волнах, нырял в корабельную тень и, задыхаясь от недостатка энергии, всплывал на колючую поверхность звездного океана. Солнечный ветер нес его, покачивая и разгоняя. Они летели втроем: он, Крюгер и Мухин. Пролетели мимо больших планет, ежились от прикосновений аммиачных туч Юпитера, ловили приветственные сигналы от ребят, исследующих Уран. По-хозяйски осматривали свой новый мир. Видели непочатый край работы и, обернувшись к зеленой искорке-Земле, кричали людям:
– Идите с нами!
И слышали в ответ едва уловимый плеск радиоволн:
– Вам должно быть хорошо сейчас..
Гуревич Георгий. Джеклоны (текст отсутствует)[2]
Балабуха Андрей Дмитриевич. Двое
См. Балабуха Андрей Дмитриевич. Люди кораблей. Научно-фантастическая повесть в новеллах.
Как и все помещения станции, диспетчерская была высечена в скальном массиве глубоко под поверхностью планеты. Однако стоило взглянуть на огромные — во всю стену — экраны, распахнутые в беззвучный, пылающий ад поверхности, как Коттю начинало казаться, что он находится в легкой беседке, отделенной от окружающего мира лишь тонкими пластинами спектрогласса. При одной мысли об этом его бросало в жар, и он переводил взгляд на другой экран, где на координатной сетке распластался гигантский спрут рудника. С каждым днем очертания его слегка менялись: щупальца изгибались, вытягивались, следуя направлению рудных жил, — казалось, моллюск дремлет, лениво пошевеливаясь в обтекающих его струях воды.
Котть подошел к пульту, расположенному перед этим экраном, и нажал несколько клавиш. В одном из темных до того секторов вспыхнуло изображение: могучий, матово поблескивающий даймондитовой броней крот, вгрызающийся в тело планеты. Собственно говоря, это не было настоящим изображением, потому что камера в лучшем случае могла бы увидеть из туннеля заднюю часть туши этого крота, откуда, подобно испражнениям, сыпалась на транспортер измельченная и обогащенная руда. Это была схема, но схема достаточно впечатляющая. Котть еще несколько мгновений смотрел на нее, потом выключил и пробежал глазами по остальным экранам.
Все в порядке. Да и не может быть иначе. Вернее, не было ни разу за все его дежурство. Если бы не могло быть — его бы не было здесь. В этом полностью автоматизированном комплексе человек был лишь лонжей, дублером на всякий случай. И ожидание этого неизвестного случая, к которому надо быть готовым в любой момент, было тягостнее всего.
Котть пересек диспетчерскую и сел в кресло перед блоком связи. Подумал, потом набрал вызов. Экран остался темным, но из динамика селектора раздался голос:
— Кто это? Ада, ты?
— Нет, это я, — сказал Котть, — посему можешь предстать и неодетым.
Тотчас же экран распахнулся в диспетчерскую, копию той, в которой находился Котть. Только сидел в ней совсем другой человек: огромный, мохнатый и голый, если не считать плетеных сандалий и узенькой набедренной повязки.
— Здравствуй, Котеночек, — проворковал он, — надеюсь, я тебя не шокирую?
— Безумно, Жданчик, — отозвался Котть, — когда-нибудь я подключу к разговору Аду, чтобы она увидела тебя во всей красе и узнала, на что идет. И я сделаю это наверняка, если ты еще хоть раз назовешь меня Котеночком. Меня зовут Михаилом, заметь.
Фамилию свою Котть не любил, и уж вовсе терпеть не мог, когда его называли Котеночком. Но вот уже скоро год, как все его разговоры со Жданом начинались с этих фраз, — везде и всегда создаются свои, пусть микро-, но традиции.
— Исправно ли трудятся твои рабы, о надсмотрщик? — На досуге, которого здесь было хоть отбавляй. Ждан изучал древнейшую историю.
— Исправно. И хотел бы я знать, как еще они могут работать? В этом и есть отличие роботов от рабов.
— Философ, — проворчал Ждан, — диалектик Слушай, диалектик, а как тебе понравится такое рассуждение: развитие происходит по спирали; любое явление повторяется — в новом качестве; так первобытное рабовладение на следующем витке обернулось научным робовладением. Каково, а?
— Бред собачий, — коротко сказал Котть. — Вот и вся твоя диалектика.
— Бред? Да еще собачий? Отменно!.. Возьму на вооружение. И всетаки, согласись, с точки зрения формальной логики такое построение безупречно!
