Владимир Гусев - Хранитель Виртуальности
– В реале вы еще привлекательнее, чем в вирте, – говорит мне Клеопатра, протягивая узкую ладонь. Я, как и накануне в вирте, не пожимаю ее, но целую.
– О вас я такого сказать не могу.
– Почему? – обиженно приподнимает правую бровь Клеопатра.
Одета она классически: темный английский костюм, белая блузка, на лацкане изысканной формы брошь, поверх – распахнутый светлый плащ.
– Потому что вы – эталон красоты и в реале, и вирте. А красивее эталона быть невозможно. С ним можно только сравниться.
– А говорили, не умеете делать комплименты.
– До встречи с вами не умел. Да и теперь не умею. Это – констатация факта, а не комплимент.
Клеопатра, улыбнувшись, берет меня под руку.
– Куда вы меня поведете?
– В музей изобразительных искусств. Вы ведь любите оригиналы?
– Еще даже больше, чем вам кажется. Но музейные оригиналы – лишь бледная копия жизни или, как теперь принято говорить, реальности.
– То есть в музей мы не пойдем?
– Нет.
– Клуб, ресторан, театр?
– Все это – тоже имитация жизни. В клубе прикидываются значительными, в ресторане – богатыми, в театре наблюдают, как одни люди профессионально прикидываются другими, а сами при этом прикидываются ценителями искусства.
– Человеку свойственно жить в виртуальном мире. Если бы вирт не существовал, его следовало бы выдумать.
Мы идем по Охотному ряду в сторону Манежа. На нас оглядываются почти все встречные мужчины и женщины; первые – с восхищением и, после того как переведут взгляд на меня, с завистью, вторые смотрят только на Клеопатру – с завистью пополам с ненавистью.
А говорят – красота спасет мир… Видимо, ахейские мужи, разрушившие Трою, еще не знали этой прописной истины.
– Его не следовало ни выдумывать, ни тем более создавать, – грустно улыбается Клеопатра.
Я бросаю на нее косой взгляд. Это что, провокация? Или она действительно так считает?
– Почему? – прикидываюсь я, как говорят обыватели, шлангом. Смысл этого выражения от меня ускользает, но пользоваться им я умею.
– Подлинного и так было немного, ты сам только что сказал об этом, а с появлением вирта вся жизнь стала нереальной, в прямом и переносном смыслах.
Пару секунд я разбираюсь в этих смыслах. Ага, просто каламбур: нереальная теперь означает еще и «виртуальная».
Нет, это не провокация. Просто не все идут в ногу со временем, даже молодые привлекательные девушки, которые всегда безошибочно определяют, в какую сторону следует повернуть флюгер своей красоты. Когда в моде физики, они мелькают на физических факультетах, а иногда даже на симпозиумах, когда приходит время программистов – пытаются писать программы или хотя бы пить пиво с хакерами. Но не все девушки обладают этим инстинктом; возможно, в Клеопатре он не выработался – просто за ненадобностью. При таком, как у нее, инстинкте быть красивой все другие инстинкты становятся лишними.
– Я тоже иногда тоскую по Настоящему, – тихо, но многозначительно говорю я.
– Надеюсь, нам удастся извлечь хоть крупицу его из окружающей нас Нереальности, – говорит Клеопатра, прижимаясь грудью к моему локтю. Грудь у нее упругая и, я уверен, не подвергавшаяся коррекции бюста.
Мы свернули на Тверскую и уже подходим к центральному почтамту. Когда-то подобное здание было одним из главных в городе, во время войн и революций противоборствующие стороны стремились захватить его одним из первых. Потом здесь, в самом центре города, собирались московские путаны. Но теперь половина здания отдана в аренду нескольким мелким и крупным фирмам, а вторая, сохранившая верность выполняемой функции, влачит жалкое существование: все общение идет через вирт, почтовые марки перестали выпускать лет пять назад, телеграфные аппараты давно сдали в металлолом. Два десятка кабин с видеофонами для тех, кто не в состоянии заработать на вирт, – вот и все, что осталось от традиционной связи.
– В какой гостинице ты остановилась?
– В «Метрополе».
– Мы, кажется, идем в противоположную сторону?
– Нужно же было нам узнать друг друга, прежде чем ложиться в постель! – не понимает смысла моего вопроса Клеопатра и, решительно остановившись, вынуждает меня повернуться на сто восемьдесят градусов.
– А теперь, когда мы знаем друг друга целых двадцать минут…
– Я знаю тебя уже много дней, – не соглашается Клеопатра. – С того самого момента, как ты спас меня от сатанистов. А вот ты совершенно меня не знал.
– Зато теперь…
– Теперь тоже не знаешь. Женщину вообще невозможно .познать. Мне, во всяком случае, еще ни разу не удалось этого – ни по отношению к другим, ни по отношению к себе самой. Но зато теперь ты не будешь меня бояться.
– Я? Тебя?? Бояться???
– Мужчины тоже плохо знают себя. Но для женщин вы прозрачны, как партитуры Моцарта.
Судя по сравнению, Клеопатра живет в мире еще менее реальном, чем вирт. Кого сейчас интересует Моцарт? И многие ли знают, что такое партитура? А самое забавное – почему она решила, что я ее боюсь? Впрочем, с женщиной лучше не спорить. Это – самое нерациональное занятие на свете.
– Пожалуй, к столь красивой девушке действительно не так просто подойти. Но мы уже познакомились, так что мне, наверное, нечего бояться?
– Я сама тебя чуточку боюсь, – признается Клеопатра. – Вернее, за тебя. Вдруг ты меня разочаруешь?
– Поживем – увидим.
Мы вновь сворачиваем на Охотный ряд.
– А ты молодец, не стал ни бахвалиться, ни сомневаться. Действительно, зачем гадать? Сейчас все станет ясно как божий день.
Мы входим в просторный вестибюль, поднимаемся по широкой лестнице на второй этаж. Клео вставляет в щель магнитный ключ, тяжелая дубовая дверь медленно отворяется. Клеопатра ставит сумочку на столик, подходит к зеркалу и поправляет волосы. Все правильно, прическа – основной предмет заботы всякой женщины. Она частично заменяет ей ум.
Подойдя к Клеопатре вплотную, я жду, пока она увидит меня в зеркале, удивившись, повернется и попадет прямиком в мои объятия. Резко и сильно прижав к себе Клеопатру, я страстно целую ее.
Клеопатра не сразу раскрывает губы: слишком неожиданным был маневр. Поначалу она даже пытается выскользнуть из моих объятий. Но, убедившись, что это бесполезно, вся отдается поцелую.
В ее возрасте поцелуи еще доставляют наслаждение, и я не лишаю девушку этого невинного удовольствия, предвестника удовольствий противоположных по смыслу, ассоциирующихся со словом «вина», греховных.
Как отчаянно она целуется… Словно этот наш затянувшийся поцелуй последний в ее жизни.
Наконец Клеопатра, почти задохнувшись, отстраняется от меня. Глаза девушки закрыты. Не позволив ей высвободиться из объятий, я чувствую, как сокращаются мышцы плоского, явно тренированного живота.
