Георгий Попов - За тридевять планет
— Но мы не девчонки, — заупрямился Сашка.
— Ну и что? У нас и мальчишки имеют свои секреты. И взрослые тети и дяди, даже министры и президенты… А у вас, то есть у нас, совсем особый случай. Нам с вами тайна не просто интересна, а прямо-таки необходима. Иначе…
— Что иначе, дядя Эдуард?
— Иначе я вынужден буду сейчас же улететь обратно.
Мальцы-огольцы переглянулись. Мои слова произвели на них сильное впечатление. Я ожидал, что они начнут задавать всякие глупые вопросы, ничего подобного. Здесь это, должно быть, не принято.
— Не раскроем? — сказал Сашка.
— Не раскроем! — глянул исподлобья Федька.
— Не раскроем! — вскинул вверх руку и расплылся в благодушной улыбке Гоша.
Это была своего рода клятва держать язык за зубами. Чтобы окончательно расположить к себе мальцов-огольцов, я разрешил им подняться в верхний отсек корабля. Первым залез я. Потом они стали по одному залезать ко мне и смотреть в иллюминатор. Спустившись вниз, я предупредил, чтобы в мое отсутствие никто из них и близко не подходил к кораблю.
— П-понятно! — угрюмо пробормотал Федька.
Мы пошли обратно в деревню. Не доходя немного, я предложил разделиться: вы, мол, ступайте своей дорогой, я — своей… Я объяснил это тем, что на всякий случай надо соблюдать конспирацию, хотя дело было не только в этом. Наступали сумерки, и прямо из леса я зашагал к заветному Фросиному окошку. А как читатель понимает, совершать подобные операции, то есть залезать в чужие окна, лучше без свидетелей.
III
— Это уж слишком! — сказал я, выходя из лодки.
— Мы по очень, очень, очень важному делу, дядя Эдуард, — подался вперед Сашка.
— Что за дело? Говори.
— Ваш отец приехал, — сказал Сашка и, глянув на дружков, вдруг смутился. — То есть не ваш отец, а отец здешнего Эдуарда Свистуна, но это все равно.
— Где же он сейчас?
— В конторе. У Ивана Павлыча. Они же старые знакомые. Еще по Отечественной.
— А-а, так и у вас была Отечественная?
— Была. А вы что, не знали?
— Откуда мне знать? Имейте в виду, я вообще ничего не знаю. С одной стороны, я знаю все. А с другой, я ведь ничего не знаю, ничего-ничегошеньки, как у нас говорят.
— П-понятно, — опять угрюмо пробормотал Федька.
Мы помолчали.
— Что ж, отец так отец. Давай отца.
— Он не один, — отчего-то нахмурился Сашка. — С ним какой-то дядька. На учителя похож.
По пути я попытался кое-что разузнать о бате.
К сожалению, мальцы-огольцы и сами ничего не знали.
Федька видел, как этот батя, Петр Свистун, директор школы, приезжал однажды к Эдьке. Но зачем приезжал и что у них был за разговор, — не имеет никакого понятия.
— Я думаю, этот приезд ничего не значит. Во всяком случае, отца вам опасаться нечего. Вот учитель…сказал Сашка и почему-то вздохнул.
Я спросил, какой он из себя, этот учитель. Ребята описали внешность. По их словам, это был человек средних лет, длинный, как жердь, но не тонкий, а в меру полный, с орлиным носом и жесткими русыми волосами.
— Наверно, историк Андрей Фридрихович, — догадался я, вспомнив нашего учителя истории, который точно знал, какие чулки носил Иван Грозный.
— Андрей Фридрихович?
— Да, Андрей Фридрихович. У него мать русская, а отец немец, отсюда и это странное сочетание. Но в общем-то он хороший мужик. В русской истории находит нечто пророческое. «Это не просто исторический факт, это пророческое указание на будущее!» — говорит он на каждом уроке и при этом как-то значительно, с хрипотцой покашливает.
— Ну, выходит, и его бояться нечего, — сказал Сашка. — Люди, с головой ушедшие в историю, самые безобидные на свете. Кроме истории, они и знать ничего не хотят.
Между прочим, я разузнал, как здесь ведут себя отец и сын, когда встречаются после долгой разлуки.
Оказалось, очень, очень забавно. Представляете, отец говорит: «Ну здравствуй, сынок!» — и хлопает сына по спине, по плечу, словом, по чему придется. А смущенный (или радостный) сын отвечает: «Здорово, батя!» — и старается вырваться из крепких отцовских объятий.
Как читатель догадывается, не меньше, чем батя и учитель истории, меня интересовал Иван Павлыч, председатель колхоза «Красный партизан». Оказалось, и к здешнему Ивану Павлычу приезжал великовозрастный детина — из Тайги или Юрги, никто толком не знает.
А Сашка — так тот вспомнил и некоторые подробности, связанные с этим приездом.
Будто бы отец и сын сидели за столом, пили чай и доверительно, задушевно болтали о всякой всячине.
Лизавета Макаровна была тут же, в кухне, и не выказывала ни малейшего протеста. Наоборот, она тоже была рада, как и сам Иван Павлыч, и старалась всячески умаслить дорогого гостя.
— А потом? Что было потом? — спросил я.
— А ничего особенного, — пожал плечами Сашка. Обнялись и… расстались.
Я спросил, как именно расстались. Меня интересовала и эта подробность. Сашка объяснил, что очень просто. Иван Павлыч проводил Никиту (так звали великовозрастного детину) до стоянки самокатов. Здесь они и расстались. Никита сел за руль и нажал на педали. А Иван Павлыч постоял, постоял, переминаясь с ноги на ногу, и побрел к себе домой.
Насчет здешнего Эдьки Свистуна мальцы-огольцы ничего не могли сказать. Видно, история, как его приняли за сына, не получила широкой огласки. Зато все, что связано с Шишкиным, они знали более или менее досконально. Впрочем, это не помешало им выслушать мой рассказ с должным вниманием. Федька молчал.
Гоша произносил какие-то звуки, что-то вроде: «Ольля-ля!» — и похлопывал себя по бедрам. И только Сашка то мотал головой, как бы говоря: «Ну, ну… Интересно!» — то забегал вперед и нетерпеливо просил:
— Вы подробнее, подробнее, дядя Эдуард! — и при этом как-то хмуро двигал бровями. Видно, ему это было страшно интересно и важно.
Делать было нечего, пришлось пускаться в подробности. Я рассказал, как приехал Шишкин… Инженер Шишкин… Георгий Валентинович Шишкин, он же Плеханов… Этот момент уже известен читателю из предыдущей главы, повторяться не буду. Потом перешел сразу к последующим событиям, связанным с приездом. В одно прекрасное утро (допустим, что прекрасное) Иван Павлыч ходил по двору и мучился догадками: «Сын или не сын?» В это время к нему и явился Авдюшко.
— Что колдуешь? — спросил с места в карьер.
— Колдуй не колдуй, один черт, — вздохнул Иван Павлыч. — Из конторы? Этот… уже там?
— Сидит и пишет, аж стол дрожит.
— Грамотный!
— Башковитый, — кивнул Авдюшко. — Шоферня за него горой. Правильную, говорят, линию гнет.
— Какую еще линию? — Иван Павлыч насторожился.
— Известно какую. Раньше, говорят, с любым пустяком к председателю шли, а теперь… Самостоятельный, говорят, мужик, шевелит мозгами.
