Кирилл Берендеев - Ежедневник на этот год
А со мной? разве со мной произошло хоть что-то? Кроме отпечатков недавних событий я не нахожу, или страшусь находить, так вернее будет сказано, тех стремлений, что дали бы мне, наконец, робкий шанс на осуществление голубой мечты юности, которую каждый из нас, кто так и остался с надеждами, лелеет в своей душе и в своей же душе медленно душит, заваливая прожитыми в бесполезной суете, среди бессмысленных знакомств и никчемных связей, годами. Она еще томится, эта мечта, пытается вырваться, но поломаны ее крылья, но сил уже больше нет, ее сломил груз предрассудков и суждений, общественного мнения и общественной морали, боязнь быть, казаться не тем, чудовищные в своей монументальности попытки приспособиться ко всему и вся, что является общепризнанным и благонадежным с точки зрения подавляющего все остальное большинства. Молодость кончилась, а старость и не думает наступать. Это время можно назвать потерянным хотя бы потому, что в нем навсегда, безвозвратно растворяются мечты юности, и каждый, кто видит этот процесс в собственной душе, порой не в силах противостоять ему ничем, абсолютно ничем. Он следит за агонией и пытается сдерживать себя, чтобы не заметили окружающие, что же творится в глубине его глаз. А если он сбросит с души тяжкий груз прожитых лет, даст немного воздуха новой жизни, разгонит тучи мертвенных призраков - собственных масок годных под различные ситуации, собственных штампованных идей и мнений по тем или иным вопросам, если он раскроет перед мечтой небеса, что же он увидит тогда в глубине, на самом дне ямы, какую птицу, столько лет жаждавшую взлететь и столько лет подавляемую? Или она перестала быть таковой, приспособилась, трансформировалась во что-то иное, страшное, омерзительное - не узнаешь, пока не попытаешься освободить свою мечту из-под долгого плена, наполненного ошибками, отброшенными желаниями, раздавленными возможностями.
Чем же оно стало, мое заветное желание? Желание простого серого человечка, ничем особенно не отличающегося от сотен миллионов других, подобных. Лучше не задумываться над этим. Лучше не вспоминать. Страшно смотреть, во что превратилась птица за срок заключения длиной почти в двадцать лет.
Теперь и в самом деле лучше оставить ее в покое. Ее, если это она вырвалась из тисков моего прошлого и мстит мне моими же ощущениями и чувствованиями. Если это она, птица, если я, самый обыкновенный из самых обычных, полагаю, что именно разбудил в себе, какому "я" даровал свободу и свободу ли даровал ему. Я и в самом деле ничего не понимаю в психоанализе, вполне возможно, что так даже и лучше. Плохо только одно - необъяснимое не выговоришь, нет надежды на то, что меня сможет понять та, кто говорит мне, не стесняясь и не ожидая ответа, о своих чувствах и своей безудержной, беззащитной, безнадежной любви. Она не просит и не требует, не ждет и, кажется, не надеется, хотя, нет, я ошибаюсь, она надеется, но... трудно сказать, на что. Наверное... я говорю это шепотом, чтобы не услышала она, чтобы не услышал никто, кроме меня самого... на то, чтобы никогда не наступила нетерпеливо ожидающая своего часа и приближающаяся с каждым часом зима. Чтобы прошедший в сентябрь август остался таким навсегда, даже, несмотря на зарядившие дожди, на сырость и слякоть, на небольшое пока еще похолодание, - увы, предвестник, предвестник...
Я посмотрел вновь на Тамару Игоревну и поднялся с постели.
- Ты - соня, - заметила хозяйка дома, - просто ужасная. Знаешь, который сейчас час?
Я кивнул. Что мне сказать, может, сразу: "Ты знаешь, мне надо ехать домой". - "Надолго"? - "Как получится, мой отпуск в любом случае закончился еще три дня назад, пора бы и приняться за работу"... - и продолжать говорить что-нибудь в том же духе, что придет в голову.
Она не поверит, конечно. Дело не в работе, мне сейчас уже безразлично, как отнесется к моему отсутствию - без уважительной причины, по его мнению, безусловно, без уважительной - такую пропасть времени; странно, я только сейчас понял, что отношусь с таким трепетом к своей работе потому, что мне не к чему более относиться подобным образом.
Я действительно должен уехать, и мне надо постараться сделать это как можно скорее, может быть, даже сегодня. Расписание поездов я посмотрел еще вчера, самый удобный для меня уходит, как и прежде, в восемнадцать тридцать одну, у меня тогда будет время заскочить в "Казахстан" за вещами, ну, и, конечно, попрощаться каким-то образом с хозяйкой, Тамарой Игоревной, и Наташей.
Они не поймут, не скоро забудут, я надеюсь, что Тамара Игоревна, все же перестанет вспоминать обо мне, - если ей не напомнят другие, те, кто ведет за мной охоту и, быть может, до сих пор не собирается сдаваться. Я все еще объект погони, хотя и времени прошло порядочно, и страх затаился в глубине души и не дает о себе знать. Вот только этими кошмарами, но они больше связаны с той, что меня любит, нежели со мной, только косвенным образом. И это даже не благородный поступок, какое уж тут благородство, скорее лицемерие по отношению к ней, скорее стремление избавиться и избавить от ожидаемых, предполагаемых неприятностей; конечно, теоретически я мог бы и остаться, пусть их всех, но.... И это "но" будет во мне страхи и заставляет меня просыпаться в холодном поту. И все это лишь после того, как я понял, что значу для нее и что чувствую к ней. Должно быть, все же чувствую, иначе....
К тому же я слишком привык ощущать себя один, слишком сжился с собой, смирился со своим положением, работой - бесплатное путешествие из одного города в другой, с отсутствием друзей и врагов - та женщина, что была моей женой, она точно такая же. Разве что ее я могу считать кем-то из своих близких, с кем можно перекинуться словечком по телефону или просто при редких встречах. Кроме нее у меня такой возможности отвести душу ни с кем не было.
В любом случае, мои вещи, те, что находятся здесь, на Березовой, давно заброшены, я не распаковывал свою сумку с ними никогда, разве что в день переезда достал зубную щетку и полотенце. Все необходимое я получал от той, которую так поспешно стремлюсь покинуть.
Да, что скрывать, я боюсь. И наших дальнейших отношений, и ее чувств ко мне, и моих к ней, и нашего общего, увы, врага, считающегося по идее нашим другом. Не знаю, не могу описать, что я к ней испытываю, я никогда никого не любил, даже Алину, собственную супругу, - впрочем, к чему ворошить старое, - поэтому мне попросту не с чем сравнивать нынешнее состояние. Я не могу охарактеризовать свое состояние, как ни печально, еще и потому, что мне мешает это сделать тот кошмар, что пружиной сжался в моем подсознании, что заставил бежать отсюда прочь, а затем, смешиваясь с любопытством, обязал вернуться обратно.
