Мариэтта Шагинян - Месс-Менд, или Янки в Петрограде
- А она все-таки воет перед покойником, - шепотом вмешался молодой матросик, лязгая зубами от страха.
И, точно в подтверждение, нечеловеческий протяжный вой снова донесся до нас из-под самых нар, как будто завывавшее существо, пока мы говорили, передвинулось ближе к нам.
В ужасе кинулись матросы к себе на нары; прыгнул и я под одеяло - не столько от страха, сколько от усталости, и тотчас же заснул мертвым сном.
Я проснулся уже во вторую смену. Утренний гонг изо всех сил дребезжал нам в уши, сзывая к первому завтраку. Матросы повскакали, уступая теплые нары усталым до одури товарищам.
Когда я пошел в умывальную и подставил голову под струю холодной воды, старый Ксаверий улучил минутку и шепнул мне:
- А покойник-таки нашелся! Ведь телеграфистка скончалась в тот самый час, как выла собака.
Я выскочил из-под крана и, не вытираясь, помчался в машинное отделение.
- Пичегра, - крикнул я, - правда ли, что умерла мисс Тоттер? Отчего она умерла?
- Не ори, - флегматически ответил португалец. - Должно быть, шторм перепугал беднягу или объелась сверх меры, вот сердце-то и не выдержало. Да и надо сказать, что ей было за сорок, хоть и носила цветные бантики.
Я стал на работу. С этой минуты мне было ясно, что малейшая неосторожность приблизит меня к моей собственной смерти. Первую свободную минуту я употребил на то, чтоб набросать эти странички и приготовить в своем тайничке бутылку. Потом я скользнул в лазарет, куда меня пропустили не без труда. Я пошел навестить Дана.
Несчастный эпилептик лежал без движения, стиснув посиневшие губы. Пришлось повозиться с ним, прежде чем он раскрыл рот.
Чего хотят от него? Он намерен умереть, и чем скорей, тем лучше. Нельзя жить человеку, видевшему сатану. А он видел, как сатана убил его друга, Дипа... Нет, никого не приводили в лазарет, кроме него. Пассажирская палата рядом; в лазарете общая контора; он непременно узнал бы, если б, кроме него, был еще больной...
С этими словами Дан замолк и показал мне спину. Я выжал из несчастного все, что мне было нужно, и с тревогой прошмыгнул на палубу. Значит, Василов не ночевал в госпитале. Я рассердился на него за неосторожность. Почему он не послушался разумного совета?
Наверху, в маленьком салоне, было шумно. Вокруг Ковальковского столпились пассажиры первого и второго класса, шла речь о смерти телеграфистки.
- Я требую, чтоб была произведена дезинфекция! - надрывалась пожилая дама из каюты N_8.
- Да помилуйте, ведь она умерла от разрыва сердца!
Человек, проговоривший это веселым голосом, стоял спиной ко мне. Я посмотрел и облегченно вздохнул. Это был Василов собственной особой живой, веселый, разговорчивый, ничем не напоминавший вчерашнего запуганного пассажира. Он жив! Тяжесть спала у меня с плеч. Слава богу! Я хотел подойти к нему, но побоялся попасться на глаза штурману.
Между тем Василов оживленно разговаривал с пассажирами, успокоил ворчливую пожилую даму, поднял крошечный носовой платок, оброненный дочерью сенатора Нотэбита, - словом, вел себя как заправский светский человек.
"Вот какие у тебя замашки!" - подумал я не без ехидства и, улучив минуту, когда он зашел за кресло с газетой в руках, тронул его за плечо:
- Отчего вы не ночевали в лазарете?
Василов быстро повернулся и посмотрел на меня острым взглядом. Ребята! Это был Василов, это было его лицо, нос, губы, волосы, пиджак, брюки, жилетка, сапоги, - это был Василов, говорю я вам, и это был не он! Это был совсем другой человек, не будь я Биск, шотландец! Я не удержался, я вскрикнул.
- Что с вами? - спросил, улыбаясь, мнимый Василов, другой Василов, призрак Василова, не знаю, как его назвать.
Но я не ответил: у меня лязгали зубы, я опрометью кинулся вниз, к его каюте.
Мне удалось попасть под обшивку никем не замеченным. Я взглянул в глазок: все было по-прежнему в каюте Василова, даже револьвер лежал на столе и в углу стоял нетронутый саквояж. Сплю я, что ли? Нет ли у меня кошмара? Но, если только не подменили меня самого, тот человек наверху не был Василовым, нет и нет!
Я выскочил снова на трап, чтоб пробраться к себе в тайничок. Пробегая по лестнице, я увидел позади себя, в двух шагах, не больше, рыжего человека в сюртуке. Он спешил за мной, легонько дотрагиваясь до перил тощей и безжизненной рукой с сильно опухшими сочленениями. Я рванулся со всех ног вперед, опередил его шагов на двадцать, завернул за угол и стрелой влетел в узкое отверстие.
Уф! Спасен! Хоть на час, да спасен! Я оглянулся, тщательно запер все выходы из моего тайника, приготовил бумагу, чернила, дописываю дневник. Сейчас я закупорю это в бутылку и брошу в море, написав на стекле кусочком алмаза: "ММ".
Кто бы ни был тот, кто выудит бутылку из океана, - если только он рабочий, - он доставит ее Микаэлю Тингсмастеру. Наших ребят разбросано по белу свету гораздо больше, чем знаем мы сами.
Я только что собрался сунуть бумагу в бутыль, как послышался звук льющейся воды. Оказывается, наверху открылась щель в два пальца, и оттуда хлынула вода. Я попробовал на язык - соленая. Ринулся к выходу - он не раздвинулся. Меня захватили, как в мышеловку. Вода заполнит мой тайник часа через два, и я утону. Прячу бумагу в бутылку, закупориваю, стараюсь расширить щель, чтоб выбросить бутыль из каюты. Ребята, вспоминайте шотландца Биска! Предупредите тех, кто едет на "Амелии", что подмен совершился. Остерегайтесь капитана Грегуара!
Менд-месс!"
26. ДОЧЬ СЕНАТОРА
- Милая моя, ты ведешь себя не-при-лично, - сказал сенатор Нотэбит своей дочери Грэс, лежавшей на кушетке укрепив обе ноги выше головы, на спинке отцовского стула.
- Очень может быть, папа, - ответила Грэс. - Я ничего не имею против твоих замечаний. Если это тебе нравится, говори сколько угодно.
- Дело не в том, нравится ли это мне, дочь моя, - внушительно возразил сенатор, - а в том, чтобы ты приняла мои слова во внимание.
- Не считайся со мной, дорогой папочка. Недоставало еще, чтоб мой отец считался с такой глупой девчонкой, как я! Умоляю тебя, делай только то, что тебе нравится.
Сенатор помолчал несколько минут, сбитый с толку. Он, впрочем, был недаром сенатором и недаром посещал официальные и домашние приемы президента. Высморкаться и снова приступить к делу ему ничего не стоило.
- Ты ведешь себя не-при-лично, - начал он опять. - Ты не отстаешь от Вестингауза буквально ни на шаг. Я понимаю, если б это было из нежного чувства... Многие браки в Нью-Йорке проистекали от нежного чувства, порожденного качкой на пароходе и другими явлениями гальванического порядка, возможными на океане. Но в данном случае дело, очевидно, не в нежном чувстве.
- Папа, как ты можешь говорить мне подобные вещи! - с негодованием воскликнула Грэс, вскочив с кушетки. - Как ты можешь злоупотреблять тем, что я сирота, что у меня нет матери! Ах!.. - Она немедленно разрыдалась, забив ногами об пол и тряся головой с такой силой, словно это была не голова, а спелая яблоня.
