Вячеслав Куприянов - Башмак Эмпедокла
В зале зашумели, некоторые нестройно захлопали. Гурьбов поднял руку и торжественно завершил, не опуская руки:
- В сложившейся обстановке мы должны брать пример с народа, с тех, кто не выходит из-под земли, тех, кто не хочет подниматься в воздух. Мы должны оказать давление на правительство категорическим образом: перестать писать! Или нас возьмут под защиту, поддержат, или пусть подыхают, извините за прямоту, от духовной жажды!
Прозвучали бурные аплодисменты.
- Отныне каждый наш шаг должен стать демонстрацией протеста. Мы должны появляться на улице в количестве не менее трех писателей, исключая жен. Это будет одновременно самозащитой от внешних врагов и вызовом нашим врагам внутренним! И учтите, народ нас поддержит, ибо в условиях забастовок и голодовок у него останется единственная возможность: читать! И еще раз - читать!
Гурьбов опустил руку. Все опять посмотрели в сторону Померещенского, ожидая, что он несомненно возьмет слово, и Гурьбов последовал за ожиданием всего зала, призвал: оНадеюсь, товарищ Померещенский, вы не пройдете мимо трибуны, не сказав своего веского слова, как нам выживать в условиях постсовременности?п
Померещенский не стал ломаться и не обиделся на товарища, взошел на трибуну.
- Как выживать в постсовременности? Прежде всего каждый должен оставаться на своем посту. Если, конечно имел свой пост. Остальным я бы сказал, не следует зауживать понятие современности до постной постсовременности! Есть еще в нашем распоряжении квазисовременность, гипо- и гиперсовременность, гомосовременность, ну и для избранных - архисовременность...
- Ну не все же нетленку гонят, - раздалось из зала.
- Нечего меня гнать, я сам уйду, - пошутил Померещенский и на прощание еще предложил следовать заветам апостола Павла (не сообразуйтесь веку сему) и старца Григория Сковороды (век ловил меня, но не поймал). И последними словами его были: - Но мы пойдем другим путем! - И вышел.
Поздние апокрифы утверждали, что не сам вышел, а вывели, при этом ловили его всем миром, но некоторые коллеги сознательно мешали этой ловле, ведь ловили-то его не сами писатели, а люди уже из другого ведомства, и это немудрено, так как предстояла нашему герою встреча уже не с кем-нибудь, а с агентом тайного приказа, на такую встречу добровольно не ходят. Правдивая заметка об этой встрече была набрана мелким шрифтом, но с броским заголовком - РАНДЕВУ ДВОЙНИКОВ-КОРИФЕЕВ - о встрече Померещенского со своим двойником, который под личиной овеянного славой деятеля мировой культуры вел опасную двойную игру, то есть разведовательную деятельность, как в интересах нашего государства (до развала и после него), так и в интересах некоторых других великих держав, да и не только великих (это скорее всего уже после развала). Журналисты на эту встречу допущены не были, никто даже не дознался, где она происходила. Было только замечено, что из ряда высоких дверей выходила закутанная в плащ от Гуго Босса фигура, размерами напоминающая нашего свежего лауреата. На все вопросы по поводу двойника лауреат отвечал замысловато и уклончиво, некоторые журналисты даже предположили, что перед ними как раз двойник, блистающий навыками государственного красноречия, а не сам поэт, привыкший рубить правду-матку с плеча, пусть даже и с чужого. Померещенского допекли вопросом, не смущает ли его, что его двойник оказался двойным агентом, и что в последнее время он действует именно на нашей территории.
- Если эта деятельность на благо открытого общества, а она несомненно на благо, то почему бы не перенести эту деятельность и на нашу территорию, - отмахнулся Померещенский и задумчиво добавил, - ведь не будь этого, мы бы могли и не встретиться.
Как выглядит двойник, действительно ли похож? Тут наш лауреат оживлялся - это поразительно, как похож, я даже удивился, что я могу, то есть мог бы так хорошо выглядеть! Я привык одеваться ярко, так что мое лицо часто как-то скрадывается модным платьем, а при наличии защитной формы лицо моего типа, оказывается, выглядит гораздо более весело. На нем может быть написано гораздо больше выражений, чем я себе обычно могу позволить. К сожалению, я не мог насладиться зрелищем подобного мне лица, так сказать, до отвала, ибо секретный мой двойник сообразно роду его деятельности находился постоянно в движении, он во время нашей короткой беседы под разными углами рассекал пространство, отведенное нам для встречи, не то чтобы как на параде, но как-то боком, он шел вперед именно боком, и лицо тоже несколько боком, я хотел узнать, почему, и он боком же, не изменяя походки, ответил, что если идешь фронтом, то являешь собою более широкую мишень, нежели если сплющиваешь себя до менее уязвимых боковых размеров. Еще меня поразило, что двигаясь таким образом он так маскировал направление, что трудно было сразу определить, идет ли он еще вперед или уже назад. И я тут впервые понял, что есть судьбы гораздо завиднее, чем моя судьба. И все-таки, все-таки, - настаивали репортеры, - раскрыл ли великий засекреченный какую-нибудь сенсационную тайну касательно нашего вселенски-открытого, всемирно-отзывчивого лауреата? Все-таки раскрыл кое-что. Что? А вот что. Ведь засекреченному приходилось не только внешне играть роль души нараспашку, изображать этакого рубаху-парня то с Арбата, то с Невского, то с Красного проспекта, но порой он был вынужден даже не просто импровизировать, продолжая традицию пушкинского итальянца - по-итальянски и труда-то не стоит, - но и всерьез сочинять свежие вещи самого Померещенского! Положение обязывало, и начальство требовало. Так раскрылась тайна двух, теперь можно сказать, незаконнорожденных поэм Померещенского, обнаружив которые в одном из своих сборников, автор сначала пришел в замешательство, долго пытался вспомнить, когда и как он их написал, потом что-то сам себе приблизительно представил, пока не привык к этим поэмам, даже забыл о них. Одна из поэм, написанная неравностопным дольником, как следовало из комментария, якобы авторского, была сочинена по-голландски на острове Цейлон, откуда голландцы, вытеснившие португальцев, ушли под натиском англичан еще в конце XVIII века. Потому голландский язык уже не вызывал раздражения у местных жителей, но и вряд ли мог быть прочитан местным переводчиком, который принимал этот язык за русский, но осложненный современной поэтикой и неповторимым стилем. В поэме воспевался крепкий чай и горные водопады, причем водопады образовывались от пота и слез угнетенных сборщиц чая - за много веков, - это придавало особый терпкий аромат цейлонскому чаю, а водопадам суровую тяжесть наряду с легкой прозрачностью. Сам чай в поэме, якобы самим автором переведенной с голландского на родной, при помощи рифмы переливался в русское вводное словечко очайп, придавая национальный колорит всему тексту. При переводе, естественно, исчезло зашифрованное в голландском оригинале секретное донесение, согласно которому... но это уже не для прессы. В ХХ веке из великих писателей на Цейлоне бывали Чехов и Бунин, поэтому никого не удивило, что именно двойник Померещенского в свою очередь был отправлен в этот райский уголок. Сам же Померещенский побывал там позже, уже во время перестройки, когда агентурная деятельность переживала соответствующий кризис, и только сегодня Померещенский понял, почему его встречали там, как родного, да и не только там. Другая незаконнорожденная поэма называлась оБушлат Эмпедоклап и посвящалась высадке союзных войск в июле 1943 года на Сицилию, от первого лица в ней выступал капитан Гулливер, который в поисках тени великого Эмпедокла штурмовал Этну, где окопалась дивизия оГерман Герингп. После трехнедельной битвы союзники одолели фашистов, и Гулливер взошел на Этну и обнаружил у края кратера полуистлевший бушлат из добротного английского сукна, эта находка говорила в пользу гипотезы, что Эмпедокл был по происхождению ирландцем. Поэма отличалась лихорадочным синтаксисом, что объяснялось малярией, которой страдал Гулливер. Этим объясняются кошмарные видения автора, ему чудится, что в чреве вулкана, в его древних лабиринтах находится конец немецкой классической философии. Излагая этот сюжет, великий философ и путешественник не смог уклониться от раскрытия еще одной тайны. Эту поэму он сразу принял за свою, сочиненную на Сицилии, куда его пригласили как артиста на съемки детективного сериала под названием оКаракатицап. Померещенскому предлагалась роль русского мафиози, который переправляет родные радиоактивные отходы в подземные лабиринты средиземноморских островов. Вначале отходы предполагалось переправлять с Новой Земли, но тут путь съемочной группе преградили активисты из экологической организации Грин Пис, поэтому Северный ледовитый океан отпал. К тому же мэр Санкт-Петербурга не позволил использовать крейсер оАврорап для перевозки этого зловещего груза, ибо это могло бы только ускорить продвижение НАТО на восток. Тогда решили доставлять зловещий груз с Чукотки, якобы с атомной станции в Билибино, а для этого поднять со дна Японского моря крейсер оВарягп. Но воспротивились этому морскому кощунству японцы, чтобы лишний раз не будить в русских память о поражении при Цусиме. Так идея оКаракатицып, то есть зловещей перевозки морем, отпала, а с ней и необходимость в русской атомной мафии. Продюсеры решили, что зловещий транспорт пойдет все-таки с древней славянской территории, но ныне земли Нижняя Саксония, пойдет, подгоняемый немецкими озеленымип из зеленого тихого курорта Горлебен. Итак, русскую мафию заменили чопорные немецкие правительственные чиновники, и Померещенский наотрез отказался играть немца (хотя он и сам немец!), процитировав, кажется, Гельдерлина: даже то, что у дикарей очень часто сохраняет свою божественную чистоту, эти сверхрасчетливые варвары превращают в ремесленничество; да они и не могут иначе, потому что раз уж человеческое существо соответствующим образом вышколено, оно служит только своим целям, оно ищет только выгоды, и так далее... Чтобы успокоить русского бессребреника и патриота, сицилийцы устроили в честь его прощальный банкет, где пили много вина из винограда, взращенного на склонах Этны, а потому таящего в себе кровь горделивого мудреца. Очнулся Померещенский уже в самолете, и как ему показалось, написал эту поэму вчерне, а уже в Москве передал черновик своему редактору, который ее и опубликовал, не разобрав кое-где витиеватый почерк, так появилась поэма оБашлык Эмпедоклап, действие происходило уже в горах Кавказа, где Эмпедокл, не найдя ни одного кратера, спустился с гор и принял участие в освободительной борьбе горцев против царского сатрапа генерала Ермолова. Что же было дальше, - допытывались представители средств как электронных, так и более архаичных, снял ли президент Ермолова, но тут литератор призвал представителей не спешить уходить от вымысла в дебри действительности. В действительности Померещенский признал эту вещицу своей, отнес ее к своему кавказскому, так называемому лермонтовскому циклу, но и признал, что написана она во хмелю стихами, а потому следует ее по обыкновению переложить трезвой прозой.
