Николай Гацунаев - Звездный скиталец
- Ничего не понимаю. Девятнадцатое сентября?
- Да. Это называется петля во времени.
- Ничего не понимаю, - растерянно повторила она. - Мы что, никуда еще не отправлялись?
- Еще нет. Отправимся через три дня. Вначале я, а следом за мной и ты. - Он усмехнулся. - На поиски сбежавшего супруга.
- Но тогда где же мы? Те, из девятнадцатого сентября?
Он снова взглянул на нее.
- А ты вспомни, где мы были девятнадцатого.
Эльсинора наморщила лоб.
- Вспомнила! На банкете в офицерском собрании.
- Правильно. И вернулись в двенадцатом часу.
- А сейчас, - она посмотрела на циферблат и вздрогнула. Без семи минут одиннадцать!
- Стало быть, вот-вот сюда нагрянут миссис Симмонс с супругом - законные хозяева этой квартиры.
- И застанут нас здесь?! - в голосе ее зазвучал неподдельный ужас. - Что будет, Эрнст? Что будет?! Придумай что-нибудь! Ты все можешь, милый!
- "Ми-лый..." - повторил он задумчиво и печально. Саркастическая улыбка на мгновенье покривила губы. - "Ми-лый..." Ну что ж, спасибо и на этом. - Он подобрал с пола времятрон. Перевел один из дисков на сотую долю деления. Коснулся большим пальцем выступа в верхней части луковицы. Поднял на Эльсинору глубоко запавшие, тоскливые глаза. - Подойди ко мне, любовь моя... Встань рядом.
Она прильнула к нему, горячая, еще не остывшая после купания, до головокружения желанная. Он обнял ее, зарылся лицом в ее влажные, пахнущие свежестью волосы и включил времятрон.
Мигнула и снова засветилась теплым матовым светом люстра. Беззвучно, как на экране немого кинематографа, сдвинулось, отступив от стола, кресло. Ворсистая накидка, которой была застлана кровать, повисла на спинке стула. Скользнул и откинулся угол атласного одеяла, обнажив белоснежную простыню. На полированной плоскости стола материализовалась пачка сигарет. А они по-прежнему стояли обнявшись посреди комнаты, ничего не видя и не замечая. Первой опомнилась Эльсинора.
- Ну что же ты? - голос ее тревожно вздрагивал. - Ведь они с минуту на минуту могут войти!
Он отрицательно качнул головой и поднял лицо.
- Не войдут.
Эльсинора взглянула на него снизу вверх. Их глаза встретились.
- Ты уверен?
- Да.
Она прикоснулась пальцами к его щеке.
- Как ты оброс, милый. И похудел...
Он слушал ее и не слышал. Он, не отрываясь смотрел в ее глаза, ощущая, как все глубже и глубже погружается в их нежную, властно влекущую глубину. И вдруг рывком вскинул ее на руки и шагнул к кровати.
- Я идиот, Люси, - признался он, улыбаясь блаженной, действительно идиотской улыбкой. - Был идиотом и всегда им останусь. Я должен был давно обо всем догадаться, а не закатывать сцены ревности.
- О чем ты? - насторожилась она.
- О той дурацкой сцене с одеждой, в стерилизаторе.
Она приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. Глаза у нее были теперь зеленоватые, загадочные, черт разберет, что в них пряталось.
- А я ведь так и не знаю, откуда она взялась.
- Знаешь, - усмехнулся Симмонс. - Нельзя не узнать платье, которое сама же сняла, отправляясь в ванную.
- Ты хочешь сказать... - Она замерла, напряженно думая о чем-то, и вдруг вихрем сорвалась с постели и закружилась по комнате в сумасшедшем импровизированном танце. Симмонс с улыбкой наблюдал за ней, не поднимаясь с кровати.
- Эрнст! - звенел в комнате ее голос. - Я счастлива, Эрнст! Я самая счастливая женщина на земле! Слышишь, любимый?
- Слышу.
Он потянулся было за сигаретой, но раздумал, схватил ее за руку и усадил рядом с собой.
- Объясни мне одно...
- Опять?
- Последнее. Если хочешь, чтобы и я стал самым счастливым мужчиной на свете.
- А если не смогу?
- Сможешь, - уверенно сказал он. - Уж что-что, а это ты сможешь.
- Это очень важно для тебя?
- Очень.
- Тогда я постараюсь.
- Ты сказала, что я научил тебя пользоваться времятроном. - Симмонс помолчал, собираясь с духом. - Такого не было, Люси. Я не оставил живого места в своей памяти, перетряс все до последней клеточки. Такого не было.
- Нет, было! - Она задорно тряхнула головой, так что волосы взметнулись золотистым облаком.
- Когда? - тихо спросил он, чувствуя, как стремительно холодеет где-то под сердцем.
- В тот злосчастный вечер после банкета. Ты был неправ, несправедлив, груб. Ты был просто несносеч. Наверное, я должна была смертельно на тебя обидеться. Я и в самом деле обиделась, но каким-то внутренним зрением видела, что беснуешься ты оттого, что не можешь ничего понять. Я тоже ничего не понимала, и эго сводило меня с ума.
Мы оба испытывали одно и то же, но ты бушевал, а я... Я молча незаметно наблюдала за тобой, зная, что в таком состоянии ты можешь совершить что угодно.
Ты крикнул мне в лицо что-то обидное, закурил и с размаху сел в кресло. С минуту сидел неподвижно, потом нервно загасил сигарету и рванул на себя ящик стола. Я почувствовала, что сейчас совершится что-то ужасное, что-то непоправимое, встала и подошла к твоему креслу. Ты взял из ящика времятрон, настроил его и нажал на кнопку. Тогда я взяла второй времятрон и настроила его точно так же, как это сделал ты. Вот и все.
- Идиот! - хлопнул себя по лбу Симмонс. - Как же я сам не догадался? Я ведь чувствовал, что ты стоишь у меня за спиной, даже дыхание твое слышал! Идиот, конченый идиот!
Он привлек ее к себе и, перебирая ее мягкие шелковистые волосы, гладя по плечам, испытывал неизъяснимую легкость и блаженное ощущение покоя.
Симмонс был счастлив. Никогда прежде не испытывал он такого душевного подъема, такого могучего прилива энергии, такой неутолимой жажды деятельности. Тревоги отодвинулись куда-то на задний план, скепсис как рукой сняло. Он будто родился заново, уверовал в незыблемость окружающей его реальности, развил такую деятельность, словно хотел утвердиться в нея всерьез и навсегда.
Дом, в котором они жили с Эльсинорой, был перестроен заново, вокруг него, словно по мановению волшебной палочки, разросся огромный парк с экзотическими деревьями и кустарниками, тенистыми аллеями, гротами и беседками. В причудливо извивающихся арычках неумолчно журчала вода, невиданные рыбы плескались в прудах, осененных плакучими ивами. Замаскированные в кустах, кронах деревьев динамики наполняли парк пеньем птиц, которых никогда прежде в Хорезме не слышали.
По зеленой лужайке перед домом, по усыпанным золотистым песком дорожкам величественно разгуливала павлины, время от времени неуклюже взлетая на деревья и перекликаясь противными, резко контрастирующими с их сказочным опереньем голосами. Над фонтаном у белоколонного парадного подъезда переливалась фантастическим соцветьем красок радуга, в которой целыми днями роилась привлеченная прохладой пестрая птичья мелкота.
