Михаил Васильев - Искатели
— У нас здесь даже одна морская слоновая черепаха живет, — заговорил Эпильдифор.
— Я тоже таких черепах в Мексиканском заливе видела. Издалека только. Свысока, вернее. С флаера сверху.
— А какое оно, настоящее море? — спросил Эпильдифор.
— Ну, такое. Другое. — Она не знала о чем говорить с таким солидным поклонником. Кажется, это было с ней впервые.
— Я на космолете родился, — заговорил Эпильдифор. — На Марсе жил, на Луне. Везде вас, прекрасных представительниц, мало было. Я жениться хочу, — с внезапной откровенностью высказался он. — Думал, появится кто-нибудь из представительниц на астероиде, и женюсь. Только не знаю, как за женщинами ухаживать. Где-то читал, что стихи надо писать, а я не умею. Стихи — обязательно?
— Желательно, — уклончиво ответила Диана.
— Сейчас Бунина, Пушкина изучаю, — пробормотал Эпильдифор. — А вот это не знаю чье… Руки, богиня иль смертная дева, к тебе простираю, — внезапно громко заговорил он. — Если одна из владычиц пространного неба… Ну вот. Дальше забыл, — закончил он.
— То с Артемидою только, великою дочерью Зевса, — неожиданно продолжила Диана, — можешь сходна быть лица красотою и станом высоким, — с удовольствием произнесла она. — А я помню, учила.
Эпильдифор как будто не слушал забытые стихи, только смотрел на ее рот с пухлыми губами:
— Вы еще ко всему так образованы, — сказал он. — Тонко образованы — так ведь тоже говорят?
— Это все образование домашнее, — объяснила она. — С детства меня грузили — музыка, поэзия, иностранные языки. Домашняя такая девочка, чтоб была… Знала бы моя бабушка, где я сейчас и куда собираюсь лететь. Ей сказали, что я на даче, в Шушарах. А что бы было, если б она мой револьвер увидела!.. А вот узнает и появится здесь в виртуальном виде. Может, и прямо сейчас. Масштаб, конечно, перепутает… Встанет перед нами, огромная, до этого вашего потолка, как загремит неимоверным голосом: Диана, немедленно домой! Никаких марсов, никаких сокровищ, у тебя еще и зачет не сдан! Всех здесь разбудит, переполошит.
— Вы, Диана, принесли в наш маленький мир такие большие страсти, — книжно заговорил Эпильдифор. — Привнесли, я бы сказал.
— Так ведь разница в возрасте, Эпильдифор Ардалионович. Я только на втором курсе учусь. Вернее, перешла. Или не перешла даже…
— Но ведь других здесь нет, — обескураживающе открыто сказал Эпильдифор. Теперь он смотрел в сторону, как будто на остров, похожий на декорацию, с одинокой пальмой, поднимающейся над тростником и кустами, и вот-вот готовой упереться в каменное небо.
Ниоткуда, как будто сверху, раздался звон колоколов. Нарисованные тучи на горизонте стали быстро блекнуть.
— Барельеф собора на стене бригадир Карл начал делать, — другим, будничным голосом заговорил Эпильдифор. — Пока еще ничего не сделано, а колокольный звон уже есть. Карл говорит, хочу, чтобы большой собор здесь был. Величественный. А места у нас нет — поэтому всего лишь барельеф. Он по ночам его делает. Лазает по стене с фонариком, стучит. А там, на острове, — Эпильдифор показал рукой, — он статую сваял. Копию. Камень подходящий, хороший как-то нашли — во время расширения наткнулись.
— Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила, — помолчав, опять заговорил он. — Дева печально сидит, праздный держа черепок. Чудо. Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой. Дева над вечной струей вечно печальна сидит… — Этот стих-то я помню. Там написано, возле статуи. Историческая копия, очень похожа.
— Знаю, — не дала говорить ему дальше Диана. — "Молочница". Или "Девушка с кувшином". Я настоящую такую видела, в Царскосельском саду.
— Давно на острове не был, сейчас там земляники должно быть много. Поспела.
Оставив позади море, они поднимались по улице. Диана не стала надевать туфли, так и шла босиком по пыльной и неестественно теплой мостовой. Солнце уже выключили, на улицах горели фонари, почему-то желтым, древним каким-то светом, ничего почти не освещавшим. Подходили к круглой площади с давно знакомым постаментом без памятника. Оказывается, на нем даже была, блестела там латунная табличка.
"Hic iacet", — прочитала Диана.
— Здесь покоится, — перевел Эпильдифор. — Но, на самом деле, никто не покоится, никого там нету. На будущее запаслись.
— Раньше куры здесь были, утки по морю плавали, — рассказывал о чем-то ставший скучным Эпильдифор. — Хотели даже лебедей завести… Замкнутая экосистема. Я как-нибудь вам расскажу, это интересно.
Где-то в этом пустом городе раздавались чьи-то голоса. Диана прислушалась.
— Это в Мансуровском переулке, — угадал Эпильдифор. — Там он живет, алхимик наш. Бригадир Карл, то есть.
— Я хотела его попросить, чтобы научил ездить, — заговорила Диана, — на этом, как его… На велосипеде. Дома я на байке гонялась. Совсем недавно, а кажется, что столько времени прошло. Так здесь все по-другому. Попробую теперь на велосипеде. Смешно, наверное… А почему он алхимик? — конечно, не удержалась она от вопроса.
— Так прозвали. Из-за занятий его необычных. Он даже ночами все мастерит, химичит. Изобретает, воняет чем-то. Дом у него — лаборатория наполовину, а еще наполовину — склад. Чего там только нет. Вроде музея, только грязи много и хлама. И для кого он это все придумывает, эти свои экспонаты?
Они проходили через сквозную подворотню.
— Я стихи не умею, — вернулся к прежнему Эпильдифор. — Я аптекарь теперь простой, живу здесь, внутри этого булыжника. Замкнутой жизнью во всех смыслах. Когда-то, конечно, и я хотел кем-то стать. Актером хотел… Я вам не стихи, я вам пьесу посвящу, — неожиданно решил он. — Сам поставлю, в рамках самодеятельности.
— Среди этих домов, в ваших интерьерах, — как будто согласилась Диана, — надо ставить Островского. Какую-нибудь "В не свои сани не садись".
— Для вас надо такую пьесу, где море… — Не услышал ее Эпильдифор.
— И про любовь, — не выдержав, добавила Диана.
— Для вас про большую любовь, — произнес Эпильдифор. — Шекспир какой-нибудь. "Отелло" что ли, мавр венецианский? К тому же про моряка.
— И вдруг бросает дом, уют, довольство, — заговорила оказавшаяся начитанной Диана, — чтоб кинуться, насмешек не боясь, на грудь страшилища чернее сажи, вселяющего страх, а не любовь.
— Тоже учила? А я сам могу Отелло быть. Когда-то я играл в самодеятельности. Один раз. В старинной пьесе Уильямса Теннесси "Кошка на раскаленной крыше" негра, подающего торт. У меня в реале среди предков негры были, поэтому и волосы такие.
— А негры — это инопланетяне такие?
— Нет. Это с Земли, с континента Африка.
— Не бывала. А я, конечно, Дездемона. Только она немного другая была, грустная какая-то и ростом поменьше. Ну ничего, я сыграю, — решительно закончила Диана.
