Николай Чадович - Враг за Гималаями
– Перевод, следовательно, готов? – уточнил Донцов.
– Готов. Но эти академики доходных наук горят желанием переговорить с тобой. Наверное, думают, что ты сам написал эту галиматью.
– Так и быть, съезжу. – Донцов глянул на часы. – Время терпит… А вы уж меня не подведите. В лепешку разбейтесь, но девку найдите. С тебя, Саша, особый спрос. – Он хлопнул Цимбаларя по плечу. – Сам ко мне в вечные должники напросился. Вот и отрабатывай.
– Хм, – глубокое раздумье, вдруг овладевшее Кондаковым, состарило его как минимум на десять лет. – Вечный должник… Раньше это многое значило. Вплоть до самопожертвования. Такими словами зря не бросались.
– Так это раньше! – произнес Цимбаларь назидательным тоном. – Сейчас другие времена. Эпоха инфляции, приватизации и переоценки ценностей. Теперь вечным должником можно стать за пачку сигарет или упаковку презервативов.
Сначала Донцов хотел вновь воспользоваться услугами Толика Сургуча, но потом как-то передумал. Не очень-то тянет встретиться с человеком, который заказал тебя киллеру, пусть и за твои собственные деньги.
До Института языкознания его подбросила на двухместном «Ламборджини» дама в соболях и дорогущих украшениях.
Донцов так и не понял, чего ради она взяла его в попутчики.
По крайней мере – не из-за денег, ведь только одна ее сережка стоила, наверное, больше, чем старший следователь мог честным трудом заработать за год. Возможно, даму в соболях привлекал риск – авось очередной пассажир попытается се задушить. Нынче всяких извращенок хватает.
Впрочем, навыки ее вождения (а вернее, полное отсутствие таковых) наводили на мысль, что свежеиспеченной автомобилистке просто не хочется погибать в одиночестве.
В здании, построенном еще в те времена, когда о науке языкознании и слыхом не слыхивали, Донцова поджидали двое специалистов-лингвистов – мужчина и женщина.
Представившись со старомодной учтивостью, они проводили гостя в просторный и совершенно пустой буфет, стены которого украшали портреты солидных мужей с бородами и бакенбардами, среди которых узнавался только Владимир Даль в щегольском картузе. Судя по всему, рандеву науки и сыска должно было состояться именно здесь. Допускать в академические пенаты таких особ, как Донцов, то ли опасались, то ли стеснялись.
Мужчина выглядел сравнительно моложаво, женщина находилась в конечной стадии увядания, однако постоянное пребывание в замкнутом мирке общих проблем и специфических интересов наложило на обоих неуловимый отпечаток какой-то одинаковости, даже сродственности. Глядя на них, так и хотелось сказать что-то вроде «два сапога – пара».
Серьезный разговор еще и не начинался, а уже можно было понять, что к своей уникальной профессии оба лингвиста относятся не то что с пиететом, а даже с трепетом.
Мужчина, имя-отчество которого Донцов сразу позабыл, выложил перед собой три листа бумаги – словесную шараду, из-за которой, собственно говоря, и разгорелся весь лот сыр-бор, и две компьютерные распечатки. Одна имела совершенно обычный вид, у другой в каждой строке зияли многочисленные пропуски.
Дабы занять руки, мужчина постоянно двигал бумаги по гладкой поверхности стола, меняя их местами, что очень напоминало поведение картежного шулера, зазывающего праздную публику принять участие в азартной игре «три листочка».
Первой заговорила женщина-лингвист, видимо, имевшая более высокий научный статус. Голос ее, прокуренный и стервозный, составлял разительный контраст с мягкой, интеллигентной внешностью:
– Сразу хочу сказать, что при изучении представленного вами документа мы столкнулись с определенными трудностями, о которых свидетельствуют оставленные здесь лакуны. – Она пододвинула к себе лист, пестревший пробелами. – Из восьми видов письма, на которых составлен текст, не читаются два, что составляет примерно двенадцать процентов содержания. Один – доселе неизвестную и весьма архаичную форму языка брахми, в древности распространенную на юго-востоке Евразии. Другой вообще не поддается идентификации. Такая система графических знаков неизвестна науке.
Карандаш указал на соответствующие места в оригинале. Алфавит языка брахми напоминал пляшущих человечков, а письменность, оказавшуюся не по зубам маститым лингвистам, можно было сравнить с рядом разновеликих спиралек, или с выводком змей, свернувшихся на солнце в причудливые кольца.
– Да, подкинул я вам задачку, – произнес Донцов извиняющимся тоном.
– Ничего страшного. Такова уж наша планида. Кто-то раскрывает преступления, кто-то расшифровывает тексты. По крайней мере, это куда интересней, чем переводить на фарси инструкцию по эксплуатации парогенераторов… Короче говоря, подстрочный перевод имеет вот такой вид. – Она тронула лист, где на десять слов приходилась примерно одна «лакуна» (это новое для себя словечко Донцов постарался запомнить). – Читать его можно, но понять содержание затруднительно, особенно для дилетанта.
– Где же выход? – осторожно поинтересовался Донцов.
– Отсутствующие слова мы подставили по смыслу. Вот окончательный вариант перевода, хоть и приблизительный, но, с нашей точки зрения, вполне приемлемый. – Очередь дошла и до третьего листка, все это время продолжавшего на столе самые замысловатые маневры. – Хотите ознакомиться?
– Не то что хочу, а просто горю желанием. Вы меня, признаться, заинтриговали, – сказал Донцов, впиваясь взглядом в первую строку текста.
«…царь царей, некто Иравата по прозвищу Ганеша, считавшийся сыном недавно опочившего героя-кшатрия Арджуны.
Надо сказать, что он мало походил на своего легендарного отца, славившегося не только необычайным мастерством стрельбы из лука и другими воинскими доблестями, но и чисто человеческими качествами: открытым нравом, добротой, милосердием, справедливостью.
Воспитанный сначала матерью, царицей загадочного племени нагов, а потом брахманами, Иравата-Ганеша вырос ярым мистиком и записным честолюбцем, истинным „бхати“, то есть фанатичным поклонником бога Шивы в самых мрачных его ипостасях.
Да и вид он имел отнюдь не царский. Голова у него была как котел, живот как бурдюк, а лицо благодаря длинному вислому носу напоминало морду слоненка, откуда и пошла кличка „Ганеша“.
Люди с такой внешностью обычно отличаются добродушным нравом, однако в глазах верховного владыки мерцала волчья лютость, а в каждом сказанном слове проскальзывало непоколебимое самомнение, подкрепленное недюжинной волей.
История возвышения этого звероподобного ублюдка примечательна сама по себе. Прежде он правил крошечным царством, которое можно было без труда обойти пешком, и за тридцать лет жизни не снискал никакой славы – ни как воин, ни как правитель, ни как мудрец. Свой белый зонт, символ раджи, он сохранял только благодаря авторитету отца, прославившегося во многих сражениях.
