Евгений Филенко - Бумеранг на один бросок
О таких пустяках, как вынутая из кармана и ссуженная знакомому брокеру, чтобы только отвязался, тысяча евро, спустя полгода воротившаяся с пятидесятитысячной лихвой, не стоит даже упоминать…
Вся прелесть положения Локкена заключалась в том, что он не знал, как поступить со своим состоянием. Он был к нему не готов, и прекрасно сознавал свою неготовность. Ему не хватало фантазии, чтобы потратить хотя бы малую долю этих несусветных капиталов. Родовой замок с полусотней комнат ему был на фиг не нужен. Он предложил что-то подобное родителям — те в ужасе отказались… Драгоценности, тряпки, антиквариат не привлекали. Редкие вина были безразличны любителю дешевого пива. Шедевры импрессионистов казались мазней, а улыбка Джоконды не возбуждала. Гоночный болид последней модели попросту пугал. Купив собственный стратолайнер класса «люкс», во время первого же рейса Локкен заблудился в подсобках (фонор-карты в трусах на сей раз не случилось!), и по прилете в аэропорт назначения в сердцах поменял навороченное воздушное судно на маленький самолетик вообще без технических и дизайнерских изысков.
К тому же, он катастрофически поумнел.
Он писал: «Я бешено, ненормально богат. Но я не понимаю, как это произошло, не вижу объективных тому причин. Я не заслужил своего богатства, не заработал. Оно пришло ко мне случайно. Я не слишком разумен, и вовсе не талантлив. Я даже не красив. Миру не за что меня благодарить, потому что я не сделал ему ничего хорошего. То, что я богат, несправедливо. Но ведь нечто подобное происходит сплошь и рядом. Один человек ограбил другого и разбогател — это несправедливо. Кто-то ловко сыграл по правилам, которые деньги установили сами для себя, и разбогател — и это несправедливо. Отец совершил преступление, остался безнаказанным и передал нажитое по наследству детям — это тем более несправедливо. Кто-то оказался на верху административной пирамиды и удачно распорядился этим шансом в свою пользу, чтобы разбогатеть — это несправедливо. Примерам нет числа… Отсюда вывод: всякое богатство, что исчисляется в деньгах, несправедливо. Оно никогда не достается тому, кто его заслужил. Да он в нем и не нуждается. Писателю не нужны деньги — ему нужна возможность сочинять. Художнику, артисту не нужны деньги — ему нужна возможность творить. Ученому не нужны деньги — ему нужна возможность размышлять и экспериментировать. Любому человеку не нужны деньги — ему нужны покой, здоровье, внутренняя гармония и еще несколько вещей, никак от денег не зависящих. Следовательно, деньги не нужны вовсе. Человечество, придумав деньги, допустило ошибку, из-за которой претерпело множество бед».
И он объявил собственному богатству войну на истребление. Эта удивительная война шла всю его жизнь с переменным успехом. Локкен все же одержал верх — но, как это бывает, только после своей смерти.
Дело в том, что это Локкен придумал наши нынешние энекты. То есть, в своей книге «Смерть денег» он называл их «энергеты», но смысл от этого не менялся. Наивно считать, писал он, что циркулирующие в современном обществе мировые валюты действительно являются всеобщим и уж тем более точным мерилом ценностей. Ни о какой эквивалентности не может быть и речи. Деньги в актуальном своем виде вовсе не отражают ни затрат труда на производство товара, ни его потребительских свойств. Их ценность, а значит — воздействие на мировые экономическое процессы, давно устанавливаются нелепыми традициями, негласными соглашениями лиц и сообществ, у которых означенных денег много, и не поддающимися разумному осмыслению, параноидально-комическими биржевыми играми. Деньги перестали быть регулятором экономических процессов, а превратились в равноправного их участника, пусть и наделенного специфическими свойствами, которые трудно назвать объективными, а скорее мистическими, не сверх-, а противоестественными. Они стали обычным товаром, который в силу древнего общественного договора иногда — но не всегда! — может обмениваться на другие товары. Что сообщает этому, в общем-то, ничтожному и малоценному товару в глазах многих, даже вполне здравомыслящих членов общества, иррациональные особенности почти религиозного толка. Основное назначение денег в их теперешнем виде — сохранять, охранять и всячески усугублять ими же порожденное социальное расслоение. А это опасно для общества и цивилизации. К тому же, это зло не является необходимым. От него не только нужно, но и возможно избавиться. После чего Локкен предложил заменить все мировые валюты в той части их естественных, изначальных функций, которые давно ими утрачены, мировыми Общественными Соглашениями. А для оценки каких-то особенных достоинств любого члена общества, оказавших безусловно позитивное воздействие на культуру, науку и всеобщее благо, ввести «энергет» — энергетический эквивалент трудовых затрат. Локкену не нравился сам термин, не нравилось определение, но, как он честно признался, ничего более умного в его замусоренную многовековой традицией товарно-денежных отношений башку пока не взбрело.
Эксперимент по мировому переустройству он начал с беднейших стран Африки. Вложился в чахлую экономику своими капиталами, которые прирастали уже по экспоненте, застроил дешевым жильем из «локхола», скупил на корню правительства и парламенты. Привел к власти самых умных, честных и честолюбивых африканцев, каких только нашел в коридорах Гарварда, Сорбонны и Стокгольма — вот так взял за руку и привел. Спустя полгода почти всех заменил — прежние не поверили в установленные им правила игры и по врожденным наклонностям пустились воровать. Еще пара ротаций — и правила игры дошли до мозгов, больше никто не воровал. В том не стало нужды: если соблюдались локкеновские Общественные Соглашения, то в экономике очень скоро сами собой, как по волшебству, образовывались гигантские фонды социального потребления. Локкен тряхнул мошной, и в генетических лабораториях родной Упсалы был мгновенно произведен на свет гибрид мягкой пшеницы и сорго — «сорвет», который легко переносил сушь и маловодье, а потому годился для возделывания в саваннах. Голодных не стало вовсе, и даже самый ленивый негр был не прочь ради разнообразия отвлечься от плясок под тамтам и немного поработать на погрузке каких-нибудь там бананов… Затем Локкен тяжелым танком накатил на Алмазный синдикат, чудом пережил три покушения, выиграл двенадцать судебных процессов, каждый из которых назывался «процессом века», и вышиб пришлых людей с юга Африки. Под натиском практически дармовых драгоценностей, экзотических фруктов и зерна рынки Старого и Нового Света рухнули. На Совете Безопасности ООН владыки мировых держав требовали голову Локкена. Тот явился лично, из уважения к старшим напялив взятый напрокат черный пиджак, ослепительную сорочку и галстук «кис-кис», но так и не найдя сил расстаться с джинсами и кроссовками. «Я предлагаю всем, кто опасается глобального экономического кризиса, — объявил он, беспрестанно ухмыляясь и от смущения держа себя развязно, — войти в зону действия Общественных Соглашений. Тех, кто здраво оценивает ситуацию и дорожит собственным будущим, жду завтра в своем офисе в Монровии. Господ рангом ниже президента или председателя правительства прошу не беспокоиться. Это как первый секс — немножко больно, а потом понравится. Там, где действуют Соглашения, нет голодных и нет нищих. Преступники пока есть, но их стараются… гм… лечить. Богатые тоже есть — например, актер Джулиус Шона, детская писательница Тансылу Тахир или архитектор Тейс ван Аммелрой. Людям нравится, что они делают, и понятно, отчего они богаты… Заканчивается двадцать первый век. Я хочу, чтобы в новом тысячелетии человечество жило по другим законам, а не по тем, что чешуйчатым хвостом тянутся за ним из неолита. Я не мастер говорить, да и вы не мастера слушать. Могу обещать, что не остановлюсь на достигнутом и непременно развалю устоявшийся миропорядок к чертовой матери, нравится это кому-то из здесь присутствующих высоких персон или нет. Ничего поделать со мной вы уже не сможете. Я не знаю точной цифры своего состояния, но если эти суммы будут вдруг изъяты из оборота, ваша экономика склеит ласты. Моя — даже не чихнет. Можете считать меня вирусом, но, в отличие от гриппа, я уже неизлечим…»
