Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Дорога доблести
— Разве мы не должны поторапливаться?
— У тебя будет урок языка, Оскар.
Теперь я могу сказать тем, кто учил меня языкам в средней школе Понсе-де-Леона[68], что существуют и лучшие методики обучения. Ты ложишься на мягчайшую траву вблизи смеющегося ручейка и в окружении дивного ландшафта, а самая прекрасная женщина мира склоняется над тобой и смотрит тебе в глаза. Она начинает что-то тихо говорить на неизвестном языке. Время бежит, ее глаза становятся больше… больше… больше… и ты тонешь в них…
Потом, сколько-то времени спустя, Руфо говорит:
— Erbas, Оскар, t knila voorsht.
— О’кей! — отвечаю я. — Я уже встаю. Нечего меня подгонять.
Эти последние слова я произнес на языке, коему наш алфавит просто тесен. Потом были еще уроки, но о них я тоже писать не буду, важно то, что с этого момента все мы разговаривали только на указанном выше диалекте, за исключением тех случаев, когда необходимо было заполнить какие-то языковые лакуны английским словом.
Язык этот богат ругательствами и терминами, относящимися к любовным делам, а также превосходит английский по технической терминологии. Существуют и пропуски: нет, например, слова «адвокат».
Спустя час мы подошли к Поющим Водам. По пути мы пересекли довольно высокое лесистое плато. Ручей, в котором мы ловили форель, принял множество притоков и превратился в приличную реку. Под нами, в том месте, куда мы еще не дошли, река падала мощным, превосходящим Йосемитский по высоте, водопадом[69], срываясь с высоких утесов. Но там, где мы остановились на ночлег, она прорыла в плато ущелье, и в ее русле образовались каскады, предваряющие появление водопада.
Слово «каскады» слабо передает действительность. Выше и ниже по течению, куда только достигал взгляд, вы видели одни водопады — большие, футов по тридцать-пятьдесят в высоту, и маленькие, которые и мышь могла бы перескочить, а между этими крайностями — все переходы размеров и форм. Были там и террасы, и целые лестницы террас, были и тихие заводи, где вода казалась яркозеленой от свисающих с берега ветвей, были и полосы ослепительно белой, как взбитые сливки, воды, вскипавшей клоками пены.
Слух их тоже воспринимал. Крохотные водопадики пели серебристым сопрано, большие — гудели глубокими басами. На той зеленой лужайке, где мы разбили лагерь, все эти тона смешивались в величественный хорал, а у самой воды, чтобы услышать друг друга, приходилось кричать во всю мочь.
Кольридж явно побывал тут в одном из своих горячечных снов:
По склонам зеленой отарой
Сбегали леса, что древнее
Холмов, подставляющих солнцу
Округлые мягкие спины.
А в темном глубоком ущелье,
Как будто тяжелой секирой
Рассекшем кедровую рощу,
Под вечер, едва восходила
Луна с искривленной улыбкой,
Являлся рыдающий призрак,
Взывавший в смятенье и муке
К любовнику — Падшему Духу…
Надо думать, Кольридж шел по тому же маршруту и добрался до Поющих Вод. Неудивительно, что он испытал горячее желание прикокнуть этого «Человека из Порлока»[70], вломившегося в его лучший сон. Когда я буду умирать, положите меня возле Поющих Вод, пусть они будут последним, что я увижу и услышу.
Лагерь был устроен на поросшей нежной травой террасе, плоской, как мысль глупца, и мягкой, как поцелуй. Я стал помогать Руфо распаковываться, так как мне хотелось раскрыть фокус роста размеров шкатулки. Фокус остался нераскрытым. Каждая стенка шкатулки откидывалась в сторону совершенно просто и естественно, подобно тому, как раскладывается доска для глаженья, а размер шкатулки увеличивался после этого так же просто и естественно.
Сначала мы достали палатку для Стар. Не какую-нибудь армейскую б/у, а изящный павильон из расшитого шелка; ковер, который мы расстелили вместо пола, наверняка создавался тремя поколениями бухарских художников-ткачей.
— Вам нужна палатка, Оскар? — спросил Руфо.
Я посмотрел на небо, на спускающееся к горизонту солнце. Воздух был как топленое молоко, и даже мысль о дожде не приходила в голову. Я не люблю спать в палатках, особенно если есть хоть ничтожная вероятность нападения.
— А ты будешь в палатке?
— Я? О, нет! Но Ей палатка нужна. Хотя потом Она нередко располагается на траве.
— Мне палатка не нужна (а ну-ка вспомни, не должен ли рыцарь спать у порога своей повелительницы с оружием в руках? Я не очень-то разбираюсь в этикете такого рода, его ведь не проходят на школьных занятиях по обществоведению).
Стар к этому времени вернулась и сказала Руфо:
— Защищено. Охранители на месте.
— Перезарядили? — забеспокоился он.
Стар дернула его за ухо.
— Я пока еще не впала в детство. — И добавила: — Мыло подай, Руфо. Оскар, пойдешь со мной, раскладываться — его работа.
Руфо раскопал кусок «Люкса», подал ей, оглядел меня оценивающе и выдал мне кусок «Лайф-бью».
Поющие Воды — лучшая баня на свете, к тому же бесконечно разнообразная. Тихие заводи образуют то мелкие ножные ванны, то бассейны для плавания, то сидячие ванны, в которых вода слегка пощипывает кожу, то душевые, в которых она или падает мелким дождем, или бьет острыми струями, могущими свести с ума, если стоять под ними слишком долго.
Нетрудно подобрать и нужную температуру. Выше каскада, которым мы пользовались, в главный поток впадал ручеек горячей воды, а чуть ниже, из берега, бил подводный ледяной родник. Так что нужды возиться с кранами не было. Просто требовалось передвинуться чуть ниже или чуть выше по течению, чтобы получить воду нужной температуры, или спуститься туда, где вода была теплой и нежной, как поцелуй матери.
Сначала мы просто резвились, Стар вскрикивала и хихикала, когда я брызгал на нее холодной водой, и пыталась «утопить» меня. Резвились мы как дети, я и в самом деле чувствовал себя мальчишкой. Стар разыгрывала девчонку, но играла она сильно — под бархатной кожей чувствовалась сталь мышц.
Потом я взял мыло, и мы стали мыться. Когда она намылила волосы, я подошел сзади и помог их промыть. Стар разрешила помочь ей, так как явно не справлялась с могучей гривой, раз в шесть длиннее, чем носят современные девицы.
Это были незабываемые минуты (особенно учитывая занятость Руфо и его отсутствие). Казалось, создалась вполне подходящая обстановка, чтобы сначала схватить Стар, тиснуть, а потом быстро перейти к решительным действиям. Я далеко не уверен, что она оказала бы мне даже притворное сопротивление. Весьма вероятно, она пошла бы на сближение охотно, с открытой душой.
Черт, я же знаю, что притворного сопротивления не было бы. Она либо поставила бы меня на место высокомерным словом или хорошей оплеухой, либо сдалась бы с радостью.
И все же я не мог решиться. Не мог решиться даже начать. Не знаю почему. Мои намерения в отношении Стар колебались от самых бесчестных до самых-рассамых порядочных и обратно, с того самого момента, как я впервые ее увидел. Нет! Не так! Лучше изложу это иначе: мои намерения были постоянно абсолютно безнравственны, но с полной готовностью превратиться в высоконравственные попозже, как только удалось бы раскопать какого-нибудь занюханного мирового судью.
И все же я даже пальцем не дотронулся до Стар, кроме тех мгновений, когда помогал смыть мыло с волос.
Пока я пытался разгадать эту загадку, погружая обе руки в ее тяжелые светлые волосы, мой мозг все еще не мог выдать ответа на вопрос — что же мешает мне обхватить эту сильную тонкую талию, находящуюся от меня на расстоянии нескольких дюймов? В эту минуту я вдруг услыхал пронзительный свист и мое имя — мое новое имя. Я оглянулся.
Руфо в своем малопривлекательном «в чем мать родила», с перекинутыми через плечо полотенцами, стоял на берегу, футах в десяти от нас, и пытался перекричать рев водопада, чтобы привлечь мое внимание.
Я подошел к нему на несколько футов ближе.
— Ну, чего тебе надо? — Можно сказать, что я почти рычал.
— Я спрашиваю — вы будете бриться? Или станете отращивать бороду?
Подсознательно, видимо, я ощущал кактусообразное состояние своей физиономии, еще когда вел внутренний спор о том, совершать или нет преступные действия в отношении Стар, и это сыграло свою роль в принятии отрицательного решения. «Жиллетт», «Аква-Вельва», «Бирма Шейв»[71] и прочие создали у несчастного американского мужчины (я имею в виду себя) чувство неполноценности, мешающее им соблазнить или изнасиловать даму, не будучи свежевыбритым. А у меня щетина была уже двухдневной давности.
— У меня нет бритвы! — заорал я.
Руфо продемонстрировал мне наличие опасной бритвы.
