Ференц Кашшаи - Телечеловек
— Позвольте, что значит "на исходе"?
— Именно то, что я сказал.
— Не говорите загадками!
— Хорошо, попытаюсь разъяснить. Человек живет до тех пор, пока находит в этом смысл…
— Значит, вы не видите смысла в жизни?
Двойник едва заметно покачал головой.
"Что это означает, — я растерялся, — согласие или отрицание?"
— У человека обязательно должна быть цель, ему нужно непременно жить в действии. Мне же ничего другого не осталось, как умереть. И я умру.
Последние слова потрясли меня. Он не сказал "исчезну" или "сойду со сцены", — нет, совершенно отчетливо он произнес: "Я умру".
— Послушайте, зачем вам умирать? Установку всегда можно включить снова…
Репродуцированный Бирминг уселся в кресло.
— Вы так и не хотите понять, профессор, что у вас больше нет установки.
Я даже зажмурился.
— Произошла абсорбция, то есть полное поглощение, — продолжал он, не обращая на меня внимания. — Под действием биотоков вещество, состоящее из сверхчувствительных молекул, приняло форму человека.
— Каким образом?
— Вам лучше знать, — спокойно ответил теледвойник.
— Вы хотите сказать, что с того критического момента вы — полноценное одушевленное существо? Иначе говоря, человек?
— Вы невнимательны. Я же совершенно ясно сказал: под воздействием биотоков сверхчувствительное вещество приняло форму человека. Все остальное появилось несколько позже. Чтобы вам была понятна моя мысль, приведу пример: как по-вашему, можно ли считать полноценным человеком только что родившегося младенца, жизнедеятельность которого на первых порах определяется лишь инстинктами?
— Безусловно.
— Но ведь я-то появился на свет взрослым человеком. Поэтому я и говорю, что мое младенческое состояние длилось считанные минуты.
— Тогда как же вы могли заключить, что… словом, что вы не настоящий, а искусственно созданный Бирминг?
— Я этого никогда не утверждал.
Мы в упор посмотрели друг на друга.
— Не утверждали?
— Никогда!
— Но ведь только что вы совершенно недвусмысленно заявили, как под воздействием биотоков установка… следовательно, вы всего лишь…
— Вы путаете совершенно разные вещи. Настоящий Бирминг — это я.
В бешенстве я вскочил:
— Уж не меня ли вы считаете мною же изобретенным аппаратом?!
— Профессор, успокойтесь…
Огромным усилием воли я сдержал свой гнев.
— Извольте объяснить…
— Я стал полностью одушевленным человеком в тот момент, когда вы были самим собой, то есть истинным Бирмингом, свободным от каких бы то ни было условностей. Вот эти подлинные черты вашего характера и перешли ко мне.
Он замолчал и только, как бы скрывая какую-то затаенную мысль, неторопливо постукивал по столу.
— В клубе Бэклахэм я прочитал за вас лекцию, — наконец произнес он, — точно так же как это сделали бы вы сами, будь хоть немного смелее. Впрочем, пожалуй, это не то слово. Вернее, будь вы не столь утомлены.
— Позвольте, позвольте, вы только что заявили, будто свой характер переняли от меня. Но в тот момент, когда вы "появились на свет божий", я и впрямь был очень утомлен. Как же могло случиться, что моя усталость не передалась вам?
— Понимаю, профессор. Но ведь вы устали от той жизни, которую вели в последнее время, я же решил начать все заново. Между нашими жизнями есть только одно-единственное связующее звено, а именно тот импульс, благодаря которому вы вызвали меня к жизни. Поймите, наконец, я — не что иное, как сгусток аккумулированной энергии. Моя юность тоже оказалась предельно сжатой. Хоть я и мыслил так же, как и вы, но видел мир в светлых, радужных тонах, и это наполняло меня трепетным ожиданием чего-то неизведанного…
— Значит ли это, что в вашем лице я вижу свою юность?
— Если юношеский пыл и веру дополнить богатым жизненным опытом, то можно считать, что во мне синтезировано то и другое. Вы спросите, что я понимаю под жизненным опытом? Я имею в виду такую сумму впечатлений и знаний, которая позволяет человеку верить, что жизнь, в сущности, слишком коротка и человек просто не успевает состариться.
Он опять умолк. Очевидно, следовало чтото сказать, но я просто не знал, с чего начать. В полной растерянности я произнес:
— Вот теперь я, пожалуй, не прочь выкурить сигарету.
— Сделайте одолжение, — с прежней учтивостью он протянул портсигар.
Я закурил. Теледвойник с жадностью смотрел на дымящуюся сигарету.
"Сгусток аккумулированной анергии…"
Мы оба хранили молчание.
Первым заговорил теледвойник.
— Безотчетное состояние продолжалось всего несколько минут…
— Скажите, когда вам пришла мысль о существовании еще одного Бирминга? — Теперь я был осмотрительнее и тщательно подыскивал выражения.
— Я знал об этом с самого начала своего сознательного бытия не хуже вас самих, — спокойно ответил он. — Ведь вы же не сомневались в его существовании?
— Тогда вы должны чувствовать себя уязвленным, если вас считают установкой…
— Ничуть. Напротив, я воспринимаю это как нечто чрезвычайно интересное. В конце концов, — он оживился, — человек — самый удивительный и совершенный механизм, созданный природой. С помощью особого и весьма оригинального метода вам удалось скопировать творение природы. Но повторяю: скопировать.
— Позволю себе заметить, я и раньше проводил с вами пробные сеансы…
— Знаю.
— Откуда?
— Из ваших записей, расчетов… и вашей собственной памяти.
— Моей памяти?
— Разумеется! Ведь я уже говорил: я — это вы.
— Гм…
— Я понимаю ваше состояние, профессор. Человеку не так уж часто приходится говорить по душам со своим собственным "я". Вы что-то хотели сказать?
— Во время экспериментов по репродуцированию, то есть…
— Договаривайте.
— …аппарат неизменно копировал только то, что я проделывал перед телекамерами. Сколько я ни бился, мне никак не удавалось решить проблему его самостоятельных действий. Вроде бы все отрегулировано идеально: биокамеры функционировали превосходно, передавая биотоки центральной нервной системы. Аппарат-приемник приобрел контуры вашей фигуры, внешний облик, но способностью самостоятельно ощущать и мыслить не обладал. Он лишь механически копировал, правда со скрупулезной точностью, но не больше.
— Ну что ж, не следует недооценивать и этого исключительно важного, я бы сказал, феноменального достижения, профессор. Хотя, по правде говоря, если проанализировать возможные последствия вашего замечательного открытия, становится страшновато.
— Черт возьми, сколько ни ломаю голову, до сих пор не могу понять, чем вызваны столь неожиданные изменения в работе аппарата на заключительной стадии!
