Геннадий Гор - Скиталец Ларвеф
— Знаю, — сказал я.
Хымокесан стоял в глубокой задумчивости, словно вдруг потеряв нить начатого со мной разговора. Я ожидал молча, не напоминая о себе и не торопя своего собеседника.
— Больше ничего не остается, — сказал командир, и лицо его приняло то выражение, какое появлялось в минуты всеобщей опасности и тревоги. — Это он, Хым! Прошу пока никому об этом не говорить.
Хымокесан круто повернулся и ушел в свою каюту.
Согласился ли я с доводами командира? И да и нет. Я был слишком доверчив, чтобы заподозрить товарища в столь жестокой и нелепой шутке. Хым, с которым вместе я пробыл не один год, странствуя в беспредельности, производил на меня впечатление серьезного и сердечного дильнейца, большого знатока психологии. Держался он просто, незаметно, и если можно было его в чем-нибудь упрекнуть, то только в отсутствии юмора. Он был всегда серьезен, никогда не шутил, но серьезность его не отдавала педантизмом и никого не раздражала. Это была скромная серьезность дильнейца, который не позволял себе шутить в пути, слишком уважая суровую действительность и окружавшую нас неизвестность, чтобы относиться к ней фамильярно и игриво. Он был не только крупный экспериментатор-ученый, но и отличный врач, тщательно следивший в продолжение многих лет за состоянием нашей нервной системы, подвергавшейся тяжелым испытаниям во время длительного пути.
Врачи любят шуткой смягчать переживания больного. Но он был слишком честен, чтобы облекать в фамильярную форму нечто чуждающееся фамильярности. Да, он был серьезен. И это не всем нравилось. Мог ли я допустить, что его серьезность была только маской, за которой скрывалось нечто противоположное? Опытный парапсихолог и экспериментатор, он, конечно, мог вычитать наши сокровенные мысли, но вряд ли он стал подбрасывать ножички, компасы и прочие сувениры, спрятав их про запас еще на Дильнее и храня их в пути в течение многих лет. Уж легче было поверить, что забавлялась планета, хотя это был и абсурд. Да, планете я не доверял, но я не мог не доверять своим товарищам. Таков уж мой характер. И Хымокесану не удалось сделать меня своим единомышленником. Между тем нужно было действовать, и действовать решительно. Ведь скоро космолет должен был оторваться от гравитационного поля планеты, названной нами Планетой ненужных сувениров…
Все — и члены экспедиции, и члены экипажа-готовились к отлету. Физики и химики брали пробы, вещественные доказательства физического и химического своеобразия планеты, тем же были заняты и астрогеологи. Механики-электроники и силовики-возились с механизмами, с многочисленными аппаратами. Они проверяли силовое поле, защищавшее нашу жизнь от воздействия среды. И только психолог Хым пока не находил, чем себя занять. Что-то невидимое, но ограждающее-вроде силового поля-уже стояло между ним и коллективом. Волна подозрения уже охватила почти всех, даже самых объективных, еще недавно симпатизировавших невропатологу и психиатру. Начали вспоминать вопросы, которые задавал невропатолог Хым нам еще на Дильнее, изучая нервную систему своих будущих попутчиков, а затем и во время длительного пути. Даже я, что до сих пор не могу простить себе, поддался этой недостойной путешественника слабости и припомнил, что я рассказывал Хыму о складном ножичке, потерянном в детстве и неизвестно почему начавшем тревожить мою память в пути. Поддавшись слабости, я подумал: «А что, если Хымокесан прав, подозревая психиатра? Что, если мы стали объектами психического эксперимента со стороны чрезмерно любознательного Хыма, пренебрегшего нашим покоем ради интересов своей специальности?»
Я боролся с собой и с теми, кто поддался недоверию и подозрительности.
— Не может этого быть. Не верю, — говорил я. — Если бы Хым поступил так, он бы нам сказал.
— Возможно, эксперимент еще не закончен, — возражал Хымокесан и его единомышленники, — потом он, может, и признается.
Как только космолет оторвался от сил притяжения планеты, случилось то, чего, впрочем, можно было ожидать. Сувениры исчезли. В том месте контейнера, где они лежали, зияла пустота. Все молчали, и только повар-фармацевт Нев сказал своим бесстрастным голосом автомате:
— Их нет.
— Но они были! — возразил Хымокесан. — Были! Я за это ручаюсь!
— В том-то и парадокс, — сказал Нев, — что их никогда здесь не было.
— И ты это знал?
— Знал.
— Но почему же ты ничего не сказал?
— Потому что каждый верит себе больше, чем другим. Вас много. Я один. Вы бы мне не поверили.
— Ты прибегаешь к уловке, — крикнул разгневанный Хымокесан, — не достойной машины! Ты не имел права молчать. Всем известно, в том числе и тебе, что твои электронные чувства не поддаются ни гипнозу, ни воздействию наркотиков. Уж не в заговоре ли ты с тем, кто был заинтересован в этой недостойной игре, в этом возмутительном эксперименте?
— В заговоре с планетой? — изумился Нев. — Но она же не живой дильнеец. Онавещь. Огромная вещь.
— Ты тоже вещь, — сказал кто-то из присутствующих.
— Заговор вещей, — пошутил биолог Карег.
Хымокесан метнул в него гневный взгляд, не одобряя неуместную шутку.
Наступило молчание, которое не предвещало ничего доброго. Тяжелая тень необъяснимой загадки легла на наше сознание и придавила его. Все начали расходиться, каждый к своим обязанностям и размышлениям.
Прошло часа два, томительных, неясных, тревожных.
Меня вызвал к себе Хымокесан.
— Ларвеф, — начал он бел всяких предисловий, — я считаю вас справедливым и объективным дильнейцем.
— Надеюсь, не более объективным, чем повар-фармацевт Нев?
— Не напоминайте мне об этом электронном мерзавце.
Он в сговоре с парапсихологом Хымом. Сейчас всем без исключения ясно, что был проделан недопустимый эксперимент….
— Вы говорите, всем ясно? Разумеется, кроме меня. Мне это вовсе не ясно.
Хымокесан улыбнулся.
— Вы из тех, кто никогда не торопится произнести свой приговор. Потому я и хочу просить вас быть судьей. Парапсихолога Хыма за его проступок мы должны предать общественному суду.
— Но, может, судить следует не его, а планету, с которой мы недавно расстались?
— Слушайте, Ларвеф. Я мог терпеливо выслушать такую нелепость от автомата Нева, но не от вас. Мертвые планеты не занимаются психологическими экспериментами.
Хымокесан был категоричен. Это я за ним заметил давно. Это был его главный, а может, единственный недостаток.
Но этот недостаток мог погубить всех нас.
— Откуда вы можете это знать, чтобы говорить так уверенно? — сказал я. — Для столь смелого обобщения у вас не так уж много материала.
