Джейн Остин - Разум и чувства и гады морские
С этими словами она протянула портрет Элинор; та вернула его почти мгновенно, признав, что это действительно Эдвард.
— Я так и не смогла подарить ему свой портрет, — продолжала Люси, — что меня очень расстраивает, ведь он так давно хочет получить его! Но я сделаю это при первой же возможности.
— Вы в своем праве, — спокойно ответила Элинор.
Они с трудом поднялись на ноги и нетвердыми шагами направилась вверх по лестнице, ко входу в домик.
— Я уверена, — продолжала Люси, — что могу рассчитывать на ваше молчание, вы же понимаете, как нам важно, чтобы его мать ничего не знала, ведь она никогда не одобрит такой помолвки. У меня нет приданого, а она, полагаю, чрезвычайно гордая женщина.
— Да, можете на меня положиться, — заверила ее Элинор.
Она внимательно посмотрела на Люси в надежде прочесть что-нибудь на ее лице — быть может, большая часть ее откровений была ложью? — но лицо Люси ничуть не изменилось. На мгновение Элинор пожалела, что Морской Клык не съел ее, а еще лучше — Люси, так она устала и встревожилась из-за этого разговора.
— Я боялась, вы сочтете, что я допустила большую вольность, заговорив с вами о своей помолвке, — продолжала ее спутница. — Но стоило мне вас впервые увидеть, я почувствовала себя с вами как со старой знакомой. К несчастью, во всем свете мне не у кого спросить совета. Вечная неопределенность, вечная неизвестность; и мы так редко видимся, едва ли чаще двух раз в год. Право, не понимаю, как мое сердце до сих пор не разорвалось.
С этими словами она вынула носовой платок, но разжалобить Элинор ей почему-то не удалось.
— Иногда мне кажется, — сказала Люси, промокнув глаза, — что, может быть, лучше покончить со всем этим раз и навсегда. Что вы мне посоветуете, мисс Дэшвуд? Что бы вы сделали на моем месте?
— Простите, — ответила Элинор, поразившись вопросу, — но я не вправе дать вам советы в подобных обстоятельствах. Вы должны положиться на собственный разум.
Они уже поднялись к двери в дом и согласились в том, что, прежде чем входить, разумно было бы избавиться от следов мерзкой слизи Морского Клыка, в которой они перемазались. Встав друг от друга на приличествующем расстоянии, они принялись снимать одежду и белье. Тем временем Люси продолжала свой жалостливый рассказ:
— Конечно, так или иначе матушка его обеспечит, но бедный Эдвард в таком унынии! Когда он гостил здесь, вам не показалось, что он был грустен?
— Показалось, особенно в первые дни.
— Я умоляла его держать себя в руках, опасаясь, что вы заподозрите, в чем дело; но невозможность провести с нами более двух недель ввергла его в такую меланхолию. Бедняжка! В его последний день в Лонгстейпле я подарила ему компас с локоном моих волос, это его немного утешило. Может быть, вы заметили у него этот компас?
— Да, — призналась Элинор уверенным голосом, за которым скрывалась такая душевная боль, какой она никогда еще не испытывала. В потрясении бросив на собеседницу нескромный взгляд, она заметила нечто совершенно удивительное: мисс Стил еще не успела зашнуровать корсет, и под ним, на пояснице, виднелась татуировка алыми чернилами — загадочный пятиконечный символ, так часто являвшийся Элинор в мрачных пророческих видениях с тех пор, как она поселилась на острове Погибель.
Глава 23
Слова Люси, в которых Элинор не смела сомневаться, были правдоподобны, подтверждались множеством доказательств и не противоречили ничему, кроме желаний самой Элинор. Бесспорно, они могли познакомиться у мистера Пратта, что легко объясняло и все остальное, странное же отношение к ней Эдварда убивало всякую надежду на то, что осуждение ее несправедливо, — напротив, неумолимо свидетельствовало, что он поступил с ней дурно. Ее возмущение таким его поведением, обида из-за того, что она оказалась жертвой подобного бесчестного обмана, сделали ее поначалу глухой и слепой ко всему, кроме собственных страданий; однако вскоре у нее появились новые мысли и догадки. Намеренно ли Эдвард обманывал ее? Притворялся ли он в своих к ней чувствах? Была ли его помолвка продиктована велением сердца?
Вот какие мысли кружились у нее в голове, когда она стояла у себя в спальне перед зеркалом и натиралась жесткой корой красной ольхи — эту процедуру настоятельно рекомендовал сэр Джон для удаления с кожи последних следов липкой слизи Морского Клыка.
— Как больно! — вскрикивала она, подразумевая и откровения Люси, и ссадины, остававшиеся на коже после соприкосновения с грубой древесной корой. Впрочем, ссадины сейчас терзали ее сильнее. — Ах, как больно!
И все же Элинор не верила, что Эдвард любит Люси. Обмануться она не могла, его сердце принадлежало ей и только ей. И миссис Дэшвуд, и Марианна, и Фанни — все в Норленде заметили его к ней приязнь, она не могла быть лишь фантазией, порожденной ее тщеславием. Не было никаких сомнений: он ее любил. Элинор приступила ко второй части ритуала очищения, осторожно промокая каждый дюйм своей расцарапанной корой кожи смоченным в теплой воде гарусным лоскутом.
Сможет ли Эдвард быть хоть в какой-то мере счастлив в браке с Люси Стил? Удовлетворит ли его — честного, учтивого и образованного — такая жена, как Люси, жеманница и невежда, чье себялюбие застилает ей глаза, даже когда ее собственный ялик вот-вот сгинет в пучине по воле двухголового сорокафутового слизистого морского чудовища? Элинор не знала ответа. В девятнадцать лет Эдвард, без сомнения, потерял голову и не замечал ничего, кроме красоты Люси и ее доброго нрава; но с тех пор миновало четыре года, которые, вероятно, открыли ему глаза на пробелы в ее образовании и в то же время, должно быть, лишили мисс Стил прежней безыскусности, наверняка составлявшей неотъемлемую часть ее обаяния.
Элинор не забывала и о татуировке — странной пятиконечной звезде, так часто приходившей к ней в кошмарах и теперь вновь увиденной на коже соперницы. Думать об этом было так же мучительно, как тереть руки мокрым шерстяным лоскутом. Все эти соображения следовали одно за другим, так что в итоге Элинор разрыдалась от боли — больше за Эдварда, чем за себя — и прекратила плакать, только когда соленые слезы начали разъедать раздраженную кожу щек. Утешившись тем, что Эдвард не сделал ничего, что могло бы подорвать ее уважение, Элинор решила скрыть от матери и сестер все свои подозрения. Спустившись к обеду всего лишь два часа спустя после того, как погибли ее самые драгоценные мечты, она держала себя так, что никому бы и в голову не пришло, что в душе Элинор сетует на сложившиеся обстоятельства: ее лицо не горело ни горем, ни смущением и было красным лишь из-за удаления верхнего слоя кожи.
