Александр Тюрин - Фюрер Нижнего Мира, или Сапоги Верховного Инки
Человек завязал еще один узелок, но уже на другом шнурке, синем. И я осознал, что ведь понимаю этого тщедушного, хотя нигде никогда не обучался древнекечуанскому.
— Жить тебе не меньше года на стройке, предпринятой Его Величием — да укрепит Его дух нашу немощь — тело будешь питать маисом, коего положено получать две меры в день, если без провинностей. Работать станешь как все, от зари до зари. Угождай благим богам — всякому жертву приноси, как положено — угождай и трудом своим, и початками, и другими плодами. Это ведь благодаря высшим творцам и хранителям мира все твои телесные члены живут и существуют. Нравься начальникам. Ведь и на стройке можешь стать десятником. Коли проявишь рвение и смирность, вернем тебя обратно в селение, а может попадешь и в мастерские Правителя. Сейчас же раздевайся, оденем тебя как остальных.
У меня ведь что-то важное в поясной сумочке. «Колеса», то есть антибиотики в таблетках. Если заболею, они, возможно, меня спасут. А еще там «сивильник», «пшик», карты и компас. На ноге же, между прочим, нож, тоже важная штука.
— Насчет переодевания не согласен, начальник. Не привык я без штанов гулять.
— Тебя никто и не спрашивает. Всякое мое слово выражает волю божественных владык и Правителя, хозяина твоей судьбы, — предупредил тщедушный бюрократ. — Так что живо.
Ну, это чересчур. Быстро командир нашелся, да еще стал волю всех богов выражать. Мне такое дело уже знакомо по прежней жизни, особенно той, когда я еще комсомольцем был. Хоровод жизни — это хорошо, да только мне неохота играть роль пыли под ногами хороводящих. Кое-кто собирается поставить надо мной тьму естественных и сверхъестественных начальников, и каждому надо угождать, потому что без них якобы ни один мой член существовать не может. А вот хрен вам, еще как может!
— Ты назвал меня Ягуаром-Скитальцем, товарищ чинуша. Да, я — скиталец, поэтому сейчас усвистываю отсюда. Считай, что меня здесь и не было. И узелки свои развяжи.
— У нас никто просто так не ходит. Кто ходит просто так, того обуревает злой дух, посланный Супайпой, — спешно возразил бюрократ.
— Да пошел ты со своим Супайпой.
Я решительно обернулся и тут же столкнулся с пузом верзилы. Ну, зря ты мне попался, недоразвитый. Я вытащил свой нож и посулил:
— Сейчас тебя поковыряю. Сейчас узнаю, что ты хавал на завтрак, жлоб.
Я успел сделать всего один выпад, когда над головой «недоразвитого» замаячил клыкастый демон войны и на меня обрушился забивающий удар. Я вошел в землю по самую шляпку и отрубился. Последнее, что услышал от чинуши, было:
— Без этих самых штанов, между прочим, полезнее. Ибо тело должно не только верхними, но и нижними устами дышать…
По-настоящему пришел в себя только в отряде, который топал на стройку в край Пуно, к серебристому озеру Титикака. Первый день я шел в колодках, куда были продеты моя голова и шея. А потом стражники сняли эти мучилки, оценив мой унылый вид, но находились неподалеку, чтобы «помочь» мне топором, если потребуется. Ни своей поясной сумчонки, ни ножа с зубчиками я у себя естественно не обнаружил. Как ни странно, я быстро примирился со своим новым положением. Даже успокоительную формулу выработал — приобщение через повиновение. Видимо тут все жили по этой формуле, только словесно не выражали ее.
Если хочешь участвовать в общем хороводе жизни, то изволь соблюдать его правила, даже если они строгие. К тому же, хотя тут чикаться не любят, мне фактически сошло с рук нападение на тщедушного храмового служителя. Видимо было принято во внимание мое дикарское происхождение.
Я добрался до всенародной титикакской стройки на этом радостном заряде и на том, что мне разрешили остаться в кроссовках — видимо, догадались, что дикарю, привыкшему к «мокасинам», не осилить босичком полсотни километров по усыпанной щебнем дороге.
Переход закончился в глинобитном сарае, или бараке, как уж угодно. Хоть я сразу понял, что будет круто, в смысле, дерьмово будет — ведь ни переодеться, ни помыться по-человечески, не обсушиться — но все-таки обрадовался маисовым лепешкам, согретым теплом Земной Матери.
Ночью храп, вонь, — мое место, как дикаря, у параши, ветер дует в щели, никак не заснуть, но вижу в дыру кусок неба, звездные девы мне улыбаются и становится легче.
А утром ударили бронзовой колотушкой в медный таз и я обрадовался, что настал конец ночи и по небосводу покатился Отец-Солнце. Выбрался я из охапки соломы, заменявшей кровать, повязал передничек, что теперь мне служил вместо штанов и трусов, накинул полурваное пончо, сверху нахлобучил шляпу-корзину и побежал туда, где собиралась моя ватага.
Вскоре я выяснил, что есть начальник десятки. Его звучно зовут Большой Кулак. Есть еще начальник сотни по имени Стоухий Зверь. Есть и другие командиры, осененные Светом Небес. Еще и Отец-Солнце за тобой присматривает. То, что не заметят Большой Кулак и Стоухий Зверь, Отец-Солнце обязательно зафиксирует. Так что ленится не стоит, дело может кончиться колодками и колодцем, а то и топором по шее. Товарищи будут очень рады возможности полакомиться тобой для обогащения своего скудного белкового рациона.
Но и расходоваться безмерно тоже не стоит, кормежка-то не больше раза в день. Так что, не избегай подножного корма.
К концу первого рабочего я был как в тумане, а тут еще случился прием в братский союз каменщиков Полуденного Солнца. Это тебе соответствующую татуировку делают, плюс прокалывают ухо обсидиановым ножом — вопить не рекомендуется, иначе завтра «случайно» сбросят в каменоломню — а в обагренную дырочку вставляют нефритовый стерженек. На второй день снисхождение ко мне кончилось и я попал под порку — били прутьями по заднице, выводя ее из строя. Правда, потом мне один смышленый индейчик по имени Носач подарил половину своей премиальной коки. Кокаиновая кайф-лепешка делает жизнь прекрасной, потому что из нее в твои жилы входит Друг — однако, попробуй, заслужи ее. А найти дурман-траву, в которой тоже живет Друг, редко удается.
Работа тут всякая. Кирками и клиньями ломать камень, кажется зернистый кварцит, обкалывать и шлифовать глыбы — впрочем, на это хитрое дело меня еще не скоро поставят, — тащить громадные монолиты на громадных салазках, переносить в корзинах щебенку. Она идет в воду первой, а потом уже устанавливаются тесаные плиты. До священного острова, что посреди озера Титикака, еще три полета стрелы. Но там, где пока летают лишь стрелы и птицы, скоро можно будет пройтись, не замочив сандалий, по дамбе. Тогда и будет достроен островной храм Виракочи, а через него станет поступать в наш мир щедрая сила богов.
Меня поставили на щебенку. От каменоломни до растущей насыпи два полета стрелы, то есть семьсот метров, и все это расстояние надо преодолеть с корзиной на голове или в руках. А в корзине минимум пуд.
