Андрей Синицын - Eurocon 2008. Спасти чужого
Татьяна. Да. Продолжают. Наверное, не без успеха. Сумели же они втолковать Глебу, что нужно сделать...
* * *
...Вот чем они занимались, пока я лежал, распятый на функциональной койке, налитый под завязку неоладрилом и прокантеролом, и смотрел мучительные сны. Мучительные не содержанием, оно было вполне нормальным для человека моей нервной организации, а – невозможностью понять это содержание, как невозможно пробить лёд из-под воды, или взлететь, приподнимая себя за волосы, или как-то ещё... и к этому добавлялось отчаяние от одиночества и отчаяние от утраты чего-то огромного и важного, без чего жизнь не жизнь, а гнусное пустое прозябание. Я в снах вдруг забывался, на миг отвлекался от потока вещей и событий, а когда вспоминал, что надо участвовать, – оказывался в пустой Вселенной без единой звезды, в полном одиночестве и в оторванности от всего, что мною было и мною стало...
Потом меня разбудили, но держали связанным, чтобы я ничего над собой не сотворил, а я знал, что уже не сотворю, но мне не верили, и, может быть, правильно делали.
Прошло несколько веков.
Фриц мучил меня, от него исходила угроза, он был громаден. Я понимал: это потому, что он убил второго Друга, того, который спасал Скотта. Но у него ничего не получилось, потому что Фриц убил его (и я сейчас исходил ужасом, когда исполинский Фриц касался меня), – поэтому Скотт бросился за помощью к остальным, но он обезумел, потому что из него грубо, всё оборвав, выдрали Друга, и я... я убил Скотта. Я убил. Он был безумен, но он был мой товарищ. Надо было, я должен был, я просто обязан был спасти, найти способ внедриться в него, подключиться к нему, взять на себя его боль утраты и его беспамятство. Но я не нашёл ничего лучшего, как убить его. Может быть, из жалости, я уже не помню сейчас, всё так перемешалось. Я не помню. Я помню, как убивал, но не помню, почему.
Потом пришла Сильвия. Она смотрела на меня сверху. Она сказала, что мы остаёмся здесь, никуда не летим, потому что маршевые двигатели страшно поражены микрокоррозией, бронза волноводов будто проедена триллионами маленьких древоточцев, а в просветах скопилось несколько тонн тончайшей бронзовой пыли. Это поработали те бактерии, из-за которых мы сами почти потеряли рассудок. Ещё она сказала, что наши спутники, запущенные над самой ионосферой планеты, обнаружили несколько десятков мощнейших магнитных аномалий, в основном в горах, – возможно, там пещеры. Только потому, что у нас были «запудрены мозги» (это выражение только что выдала Малгожата, и оно всем понравилось), мы не обнаружили эти аномалии в первый же день. Приборы их засекли, но мы тогда не обращали внимания на приборы.
Я оставался туповат – наверное, это было остаточное действие наркотиков. Или проявление Друга, который понял, что меня надо беречь.
Или он уже умирал.
Я сказал об этом Бернару. Бернар был как-то непривычно организован и подтянут. Голос у него сделался резким и раздражающим. Потом я понял, что сработал триггер и что это не совсем тот Бернар, которого я так давно знал. Нас всех удачно модифицировали для долгого пребывания рядом в закрытом помещении – может быть, даже слишком удачно, так тоже бывает. А когда в полёте что-то происходит и человек обретает новые качества, потому что у него теперь такая роль, это всегда кажется со стороны немного неестественным и жёстким или ломким. В общем, с ним трудно. С Бернаром было трудно, я быстро устал. Но я ему говорил, что плохо чувствую Друга, пока он не вдумался. Тогда он спросил, как, и я попытался это описать. Но это было ещё труднее, чем пытаться понять те мои сны.
Я устал и уснул, а когда проснулся, понял, что мне надо лететь вниз, на планету. Наверное, туда, где найдена одна из аномалий.
Например, на место гибели Скотта.
Я проковылял в кают-компанию. Там не было никого, и я нажал кнопку общего сбора.
Все сбежались, они были раздражены и взвинчены, что-то, наверное, происходило не то, но мне на это было начхать. Я сказал, что лечу вниз, потому что так будет правильно. Потому что иначе Друг умрёт, а именно ему мы обязаны тем, что живы, а что придётся болтаться возле планеты или на планете несколько лет, пока не прилетят спасатели, – так и ладно, мы знали, на что идём. А если этого мало, пусть вспомнят, что смерть Друга не поднимет нас в глазах (если у них есть глаза) его друзей и родных. У них, конечно, не так, как у нас, и личность одной особи в сравнении с личностью роя очень невелика, но это, согласитесь, тоже своего рода триггер: одного разумного Чужого ещё можно погубить, не сориентировавшись, и это им понятно (как понятно подобное нам – всё-таки Скотта погубили именно они, хотя и не хотели этого, а хотели, наоборот, спасти), но если убить второго – это будет сигнал, что мы если и не враги, то опасное дурачьё, и соответствующее будет к нам отношение. А если и этого мало, пусть сообразят, что наша магнитная установка на грани истощения ресурса, а нам предстоит провести здесь несколько лет, и лучше заранее договориться, что мы, может быть, много раз обратимся за помощью.
И ещё я настоял, что полечу один. Кто-то на шлюпке может следить сверху.
Фриц сказал, что боится за меня, потому что он, Фриц, исследуя местных животных, мог повредить и нескольких Друзей. Он животных не вскрывал, а исследовал ручным сканером, но кто знает, как на Друзей действует карбофентанил, которым заряжены обездвиживающие пули? Но я откуда-то знал, что тогда всё прошло благополучно и никто не пострадал.
Бернар сказал, что берёт ответственность на себя. То есть – посылает меня на поверхность с особой миссией. Всё это выглядело высокопарно и жалко. Я бы улетел и так.
* * *
Надевать разведкостюм было бы глупо, а без него в шлюпке казалось слишком просторно. Силовая штанга вытолкнула скорлупку за поле корабля, тяжесть исчезла, и кровь прихлынула к голове. Никогда не любил невесомость. Я чувствовал испуг и неуверенность Друга.
– Потерпи немного, – сказал я. – Сейчас будем дома.
Сразу стало легко.
Владимир Васильев
Спасти рядового Айвена [7]
– Выключай, – буркнул Арибальд.
Дежурный санитар, небритый человек с тусклыми глазами, послушно клацнул тумблером на пульте мнемографа.
Помощница Арибальда, совсем еще молодая эльфийка по имени Фейнамиэль, грустно поглядела в сторону полупрозрачной стены, за которой бредил самый интересный пациент. Пациента звали Иван, но эльфы предпочитали называть его Айвеном. Согласно досье из истории болезни, до возвращения эльфов на Землю он был радиофизиком, однако в данный момент воображал себя портным.
