Джеффри Линдсей - Декстер мёртв
Изучив несколько страниц громоздкого юридического текста, я понял, что субъект Декстер Морган, обвиняемый в совершении противоправных деяний, теперь де-факто и де-юре не может являться опекуном вышеупомянутых несовершеннолетних детей. Вследствие этого обязанности опекуна несовершеннолетних берет на себя субъект Дебора Морган, которая торжественно клянется добросовестно и в полной мере исполнять возлагаемые на нее обязательства… и так далее и тому подобное. Слов было очень много, и не все они были столь понятны, но суть их была в том, что я передаю свое опекунство над Коди, Эстор и Лили-Энн Деборе и нарекаю ее их новоиспеченной мамочкой, что в документах обозначалось словами mater familius.
По моему скромному мнению, я в тот момент держался молодцом, не моргал и не пялился, чем грешил в последнее время. Я вспомнил, что в свой первый и последний визит в изолятор Дебора попросила меня подписать бумаги об опекунстве над детьми. По одной только этой причине она преодолела свой рвотный рефлекс и пришла со мной повидаться. Теперь обстоятельства изменились. Я уже не в тюрьме, хотя мои шансы оказаться там вновь крайне высоки (если, конечно, кровожадные наркоторговцы не доберутся до меня раньше). Пускай так, но разве мне этого хочется? Полностью лишиться своих родительских прав и привилегий?
Первой реакцией было обиженное «НЕТ!». Дети мои, и никто не имеет права у меня их отнимать – ни Дебора, ни кто-либо другой.
Но потом, немного поразмыслив, я понял, что плохо обдумал свое положение. Что я по-настоящему чувствую к своим детям? Конечно, формально говоря, только Лили-Энн – мой единственный настоящий (кровный) ребенок. Но Коди и Эстор – дети Тьмы, точно такие же, как и я. Я не только их юридический, но и духовный отец. Я хотел сопровождать их на каждом шаге их Темного пути, но не справился, погребенный под горами домашних заданий, походами к зубному, врачам и по магазинам. Всегда одни и те же отговорки: «да», «потом», «позже» – но это позже так никогда и не наступило. Почему же никогда ни на что не хватает времени, только если не делаешь это в самый последний миг, перед неминуемой катастрофой?…
Я не чувствовал вину за то, что не научил их быть настоящими охотниками, но в душе саднило разочарование.
А что до Лили-Энн… Какое это не тронутое Мраком, почти безупречное существо, излучающее розовый свет. Сложно поверить, что она носит мою ДНК, но это так. Лили-Энн унесет с собой в будущее все генетические причуды Декстера Моргана, и наследие мое еще не скоро исчезнет с лица Земли. Какая приятная мысль.
Но и ей будет без меня неплохо, даже, вероятно, гораздо лучше. По правде говоря, она заслуживает кого-то получше, чем отца вроде меня. Дебора станет прекрасным примером для подражания, до которого мне далеко. А Коди и Эстор будут теми, кем им суждено стать, независимо от того, окажусь я рядом или нет. Вопрос лишь в том, хочу ли я быть с ними? Готов ли сражаться с Деборой в суде? Настолько ли мне дороги права и привилегии опекуна?
На несколько долгих минут я погрузился в раздумья. По правде говоря, права опекуна я мог бы перечислить по пальцам одной руки, а привилегий не вспомнил и вовсе. Для меня отцовство значит терпеть невозможное, выносить невыносимое и менять подгузники. Где же счастье в бесконечном реве, истериках и обзывательствах? Это ли мои привилегии: жертвовать временем, сном и деньгами ради армии маленьких грязных нытиков?
Я изо всех сил постарался вспомнить какие-нибудь теплые эпизоды из нашей совместной жизни, но в голову ничего не приходило. Разве что тот раз, когда я поздно пришел домой и успел остановить Коди, прежде чем он доел последний кусок Ритиного цыпленка в апельсиновом соусе. Тогда я был счастлив или по крайней мере испытал облегчение. А в другой раз Эстор швырнула в меня своими кроссовками, и один угодил в мое лицо. Тоже было здорово.
Но счастье? Истинное родительское счастье? Я так ничего и не вспомнил. Если быть с собой откровенным, что не так просто, как кажется, признаюсь, мне не особо нравилось отцовство. Я просто терпел его, потому что оно было частью маскировки – белой шкурой Декстера-волка, притаившегося в стаде овец. И, как мне казалось, дети тоже меня просто терпели. Я не был хорошим отцом. Я делал все, но только для галочки; никогда по-настоящему не выкладывался, никогда особенно не старался.
Так если я не хочу быть папашей-семьянином, а детям без меня будет только лучше – почему же я мешкаю? Просто так.
Я подписал документы.
Глава 12
Я позвонил Деборе сообщить, что подписал бумаги об опекунстве. Звонок она сбросила. Возможно, конечно, она просто занята на работе. Стреляет в кого-нибудь или сидит на месте преступления по локоть в чьих-нибудь внутренностях. Как бы то ни было, она не ответила, а меня не покидала мысль, что она не хочет осквернять свой праведный слух грязью моего низменного голоса. Я оставил сообщение у нее на автоответчике и отправился на обед с Винсом Масукой.
«Лунный суши-бар» – недавно открывшаяся забегаловка в Норт-Бэй-Виллидж. Она располагается в торговом центре между продуктовым магазином и спортбаром. Расположение у нее дурацкое, и по всем законам жанра она должна быть безвкусно обставлена. Но с декором тут постарались: денег вложили уйму – так что теперь «Лунный суши-бар» походит на элитный ресторанчик, куда кинозвезды заглядывают отведать каджики[24] с «Кирином»[25].
В будни и средь бела дня найти хорошее место на стоянке здесь несложно. Поэтому вскоре по приезде я уже сидел за барной стойкой с горшочком кипяточного зеленого чая. В четверть первого, запыхавшись, в ресторанчик ввалился Винс. Он мгновение стоял на пороге, моргая в полумраке зала после солнечной улицы. Забавно было смотреть, как он потерянно озирается по сторонам – даже самую малость жестоко, – отчего, впрочем, и было так забавно. В конце концов я над ним сжалился, ведь он пришел мне помочь, – и помахал ему рукой.
– Я здесь, Винс, – позвал я.
Услышав свое имя, он вздрогнул и яростно замахал руками, чтоб я замолчал. Потом, видимо, понял, что это уж слишком, опустил руки и, пошатываясь, стремительно ко мне подошел.
– Декстер, – прошептал он тем же заговорщицким тоном, каким говорил по телефону. Потом положил руки мне на плечи и, к моему удивлению, крепко обнял. – Господи, как же я рад тебя видеть. – Он чуть отстранился и снова взглянул на меня. – У тебя же все хорошо, правда?
– Пока сложно сказать, – пробормотал я, раздумывая, как бы окончательно высвободиться из его неожиданных объятий. Винс не меньше меня ненавидит все эти формальные прикосновения. Это как раз одна из нескольких причин, по которым он мне так нравился: все эти церемонные светские ужимки были чужды ему, как и мне. Я всегда замечал его притворство, потому что притворялся и сам, только чуточку убедительней. Мы с ним, кажется, ни разу в жизни даже не жали друг другу рук – а о неловких объятиях и говорить не приходится.
