Всеволод Иванов - В круге света
Картина резко меняется в случае, когда речь идет о послесловии. Книга вами прочитана, у вас сложилось впечатление и отношение, вы вольны их высказать, вольны выслушать и согласиться или не согласиться с точкой зрения, впечатлением и отношением другого читателя — в данном случае с моими. Я же вправе, как и любой читатель, высказать свою точку зрения, не претендуя на безоговорочное ее принятие, поскольку, в отличие от предисловия, разговор идет на равных.
Итак, перед нами сборник фантастики 60–х годов. Некоторая условность такой характеристики очевидна: литературный процесс — явление непрерывное, и попытка расчленить его на какие–то хронологически выделенные отрезки чаще всего неразумна из–за присущего ей произвола. Однако в нашем случае хронологические границы при всей их условности не только удачны, но и справедливы, ибо это не формально отсеченный отрезок литературного процесса, а важный его этап, пришедшийся на эти годы, — этап, имеющий начало и продолжение, и, может быть, этап не просто важный, а значительнейший. Читатель, знакомый с историей развития советской фантастики, надеюсь, согласится со мной. Но тем не менее взглянуть на состояние этого жанра с высоты 80–х годов необходимо, ибо только так можно понять корни и успехов, и неуспехов нашей фантастики, увидеть всю сложность этого явления, которое еще, увы, совсем недавно (и не без оснований) считалось литературой второго сорта.
Если вы попытаетесь перечислить всех писателей, работающих сегодня в жанре фантастики, вряд ли вам это удастся. Но если вы попробуете сделать то же самое, взяв период в четыре десятилетия, предшествовавшие «времени» сборника, то сделать это будет проще простого. Давайте попробуем: Богданов — 20–е годы, Алексей Толстой — примерно тогда же, Грин — то же. Дальше — Беляев, Казанцев, Томан, Немцов… Можно вспомнить еще несколько имен, но это уж если очень постараться.
Книги Алексея Толстого и Александра Грина вошли в сокровищницу советской литературы, не только фантастики. Однако эта книги (как это ни печально) сыграли и совершенно неожиданную роль: в те суровые, напряженные годы и «Аэлита», и, конечно, любая повесть Грина воспринимались не только как фантазия, а как фантазия беспочвенная, оторванная от действительности, где–то совсем близкая к развлекательной литературе, которая в свою очередь чаще всего ассоциировалась просто с бульварной. Следствия были весьма печальны — такое восприятие, однажды возобладав, превратилось в стойкое отношение к жанру…
Мы сейчас много говорим о потоке «серой» литературы, заполонившей в минувшие десятилетия книжные полки и прилавки. Факт крайне беспокойный, ибо его следствие — снижение читательских критериев и, в конечном счете, безусловный ущерб культуре человека и народа. Тот же процесс захватил и разряд литературы, который до недавнего времени и жанром считался весьма неохотно — фантастическая и приключенческая литература. К 60–м годам поток псевдофантастики не только сформировался, но и приобрел популярность, объяснение которой — на безрыбье и рак — рыба.
Главные признаки сочинений, составлявших почти стопроцентно этот поток: минимум фантастики, крайняя примитивность и ходульность героев, сюжетов, мотивов и умение мгновенно откликаться и использовать конъюнктуру. Один только пример, возможно, знакомый читателям постарше — роман «Семь цветов радуги». Столь многозначительное название принадлежало сочинению об… искусственном орошении в колхозах! «Смелость научного предвидения» автора станет особенно впечатляющей, если сказать, что к этому времени искусственное орошение в нашем сельском хозяйстве уже применялось…
Все это не было случайным. Отношение к жанру, возникшее еще в предвоенные годы, сформировало, повторяю, превратное представление о фантастике как о литературе второго сорта. Это имело два следствия: резкое снижение требовательности к сочинениям фантастико–приключенческой тематики и моментальный отклик на это обстоятельство поставщиков штампованной халтуры, обряженной в фантастико–приключенческие одежки. Возник заколдованный круг: литературные поделки укрепляли представление о второсортности жанра, снижали до минимума художественные критерии и тем самым создавали поле для поточного производства все новых и новых поделок.
Не хотелось бы, чтобы у читателя сложилось впечатление, что я начисто отрицаю существование в тот период фантастической литературы в серьезном понимании этого определения. Нет, конечно. Но фактом остается, что на протяжении десятилетий работы Александра Грина были читателю просто неизвестны. Повести и рассказы Александра Беляева или, скажем, Григория Адамова были адресованы прежде всего подросткам — пусть и многочисленной, но тем не менее не всей читательской масса Рассказы и повести Ивана Ефремова, будучи фантастико–приключенческими по форме, в основном имели задачей популяризацию научных знаний, пробуждение интереса к тайнам науки. Романы Александра
Казанцева, написанные в приключенческом ключе, опять же были адресованы юношеству. Но в любом случае произведения научно–фантастического и приключенческого жанра, находившиеся в пределах литературы, составляли мизерное меньшинство.
И вот наступил 1957 год. В истории человечества этот год навечно будет значиться как год начала космической эры. Весь мир потрясенно вслушивался в нехитрые сигналы первого искусственного спутника Земли, еще не сознавая, что эти самые «бип–бип» — первые такты великой симфонии освоения космоса человеком. Частное же значение этого великого факта не менее эпохально: и много столетий назад, и еще вчера прорыв в космос был предметом размышлений и мечтаний, а 4 октября 1957 года он стал фактом реальным, фактом нашей повседневности при всей его вчерашней невероятности. Духовно человечество готовилось к исполнению тысячелетней мечты издавна — она отразилась и в античных мифах, и в лунном путешествии Сирано де Бержерака, и — уже совсем близко — в книгах Жюля Верна, Герберта Уэллса, Алексея Толстого. Не оставила ее без внимания и та самая «научная фантастика», о которой мы уже говорили. Но одно дело мечта, а другое — ее исполнение. Таково уж свойство мечты и мечтателей: самая безудержная фантазия относит осуществление своих прогнозов в далекое будущее — когда они либо исполнятся, либо с автора будет спрашивать поздно. Конкретный срок — угроза разрушения мечты. Но иногда это опасение приводит к совершенно неожиданному результату: мечта отстает от реальности. У меня сохранилась вырезка из газеты за 11 апреля 1961 года. Автор статьи, посвященной возможному полету человека в космос, заверял со сдержанным оптимизмом, что такой полет наверняка состоится в ближайшие десять–пятнадцать лет… Гагарин полетел на следующий день!
