Олег Серёгин - Книга Арджуны
Большие реки отныне текут вспять, и вода в них обратилась в кровь.
Все это, несомненно, означает, что множество владык, отважных в сражении и наделенных большой силой, найдет свою гибель. Голая земля станет им ложем сна и выпьет их. Час их приспел”.
Посол неприкосновенен, кто бы он ни был: так гласит Закон-Дхарма, нерушимый вовеки. Одинокая колесница Сыча-Улуки, сына Шакуни-Сокола, лучшего игрока в кости в трех мирах, приближалась к лагерю под вой карнаев, ожидаемая слугами с “почетной водой” и угощением; но в шатре, венчанном стягом Обезьяны, ожидали только последнего предложения сдаться.
И, возможно, – оскорблений.
Отец-Сокол, не оправдывая имени, напоминает сытого хомячка; сын, вероятно, удался в мать, или же просто по молодости сухощав. Однако и лицом он не похож на Шакуни; в чертах можно разглядеть общее, но по лицу молодого Сыча слишком легко прочитать его мысли. Или сам Царь Справедливости стал проницательней за минувшие годы?
Он понимает мгновенно: да, оскорбления.
Улука опускает взгляд.
Стойкому-в-Битве почти жаль этого юношу.
— День битвы близок, – заученно произносит Сыч. – Теперь спадет с тебя, Юдхиштхира, личина добродетели, и откроются наконец людям властолюбие и кровожадность Пандавов.
Царь Справедливости вздрагивает. Кто бы ни произносил эту речь – сам ли Боец, или любой из советников, более сведущий в красноречии, – каждое слово бьет в цель, как стрела Арджуны.
— Ты, Юдхиштхира, подобен тому коту, о котором рассказывают, что он прикинулся благочестивым подвижником, чтобы легче было пожирать доверчивых мышей. Говоришь ты одно, а делаешь другое. Но пришла пора сражения, и тебе, нареченному Стойким-в-Битве, более не укрыться за каверзными речами. Будь же сам тверд духом и вдохни мужество в своих братьев: повара Бхимасену, конюха Накулу, пастуха Сахадеву и учителя танцев Арджуну. Братья твои часто хвастали своей силой и грозили смертью Махарадже Дурьодхане, пусть же они явят свою силу и доблесть не на словах, а на деле. Пусть Пандавы докажут, что они не царские слуги, а цари!
— Это все? – осведомляется конюх Накула.
— Кришне, прозванному Джанарданой, мой государь велел передать такие слова, – Улука говорит ровно, хотя недоброе предчувствие жирной змеей вползает в его нутро. – Чародейством Кауравов не удивить, им эта наука известна.
Сын Сокола набирает в грудь воздуха, ставшего вдруг горьким на вкус, и доканчивает:
— О цари, этот сын раба, не имеющий стыда, неизменно побуждает вас к совершению бесчестных поступков. Злоумный и изощренный в кознях, склонный к пороку советник пролагает путь гибели, – опомнитесь, достойные, ступая на этот путь!
Баламут вскидывает прекрасные глаза.
— Мы выслушали тебя и поняли смысл твоих слов, – это должен говорить Юдхиштхира, и посланец в изумлении смотрит на старшего из Пандавов.
Тот молчит, глядя в пол.
— Передай Дурьодхане, что наступит день, и за нас ответит наше оружие, – мягко, совсем не воинственно заканчивает Кришна.
Он почти улыбается.
— Сердце мое полно беспокойства, – скажет Улука ухмыляющемуся Дурьодхане. – Риши наперебой говорят об их ужасающей мощи, и сам Нарада возвестил, что в прошлом рождении они были божественными мудрецами Нарой и Нараяной, и он всегда видит их на самой высокой планете Вселенной, неразделимых вовеки...
— Многомудрый Нарада, – назидательно скажет Карна, – прицельным враньем слона в полете сбивает. А вы ветер гоняете ушами.
— Говорили мне, что Арджуна со своим возницей состоит в противоестественной связи, – заметит не впечатленный историей Боец. – Но что в настолько противоестественной!
— Да эти Бледнычи вечно как наступят во что-нибудь... – поддакнет Бешеный. – Хотя я, Боец, так думаю: Арджуна с возу – Драупади легче.
Дружный гогот разнесется над полем, напугав лошадей...
“Арджуна сказал:
Благодаря Твоим словам о высочайшей тайне духа, милостиво поведанным мне, рассеялось мое заблуждение. Как Ты сказал о Себе, Господь Кришна, так это и есть. И все же я хочу узреть Твой Вселенский образ”.
Что может потрясти человека, сражавшегося некогда одесную царя богов?
— Иди ко мне, – хрипло позвал Кришна, облизывая губы.
Позванный для беседы, ты и ожидал беседы. Наставления, укора, совета, чего угодно, но только не курений, возбуждающих чувственность, и обнаженного Баламута, возлежащего на леопардовых шкурах. Руки и ноги его сверкали драгоценными браслетами, на груди светилась белизной гирлянда свежих цветов, так что угасал надменный блеск алмазов в многочисленных ожерельях...
Ни дать ни взять – Вишну на листе лотоса.
Мысли растаяли и улетучились утренней дымкой, огненная пасть, подавившись Песнью, канула в нети, и слова почтения замерли на устах.
Обольстителен до ломоты в костях, до истомной боли во всем теле, до помрачения ума.
Ты опустился на колени рядом с ложем – ноздри дрогнули, ощутив хмельное благоухание цветов и благовоний. Баламут, блестя повлажневшими глазами, выгнулся луком Кандарпы и заложил руки за голову. Пухлые губы флейтиста сложились манящей улыбкой, слегка приоткрылись в ожидании...
— Давай я тебе лучше махамантру спою, Кудрявый... – сказал ты. – Как там? Харе Кришна...
— Дур-рак! – Баламут резко сел.
Подумал и поправился:
— Я дурак.
— Или ты смеешься надо мной... – Ты не успел договорить: Баламут повис у тебя на шее, как пантера, загнавшая оленя, распущенные волосы благоуханной волной плеснули в лицо. Кришна лизнул тебя в губы, легонько укусил за ухо и начал прокладывать на плече дорожку из поцелуев.
Ты бережно расцепил его руки и встал.
Флейтист смотрел на тебя снизу вверх. Гибкий большеглазый красавец с кожей цвета летних сумерек. Гирлянда упала с шеи на локти, и пальцы его нервно теребили прохладные лепестки, обрывали, растирали в благоуханную кашицу...
Прежде тебе хватало одного взгляда, чтобы потерять разум.
— Что? – одними губами спросил Кришна, и по лицу скользнула тень неудовольствия, мгновенно сменившись прежней чувственно-нежной улыбкой.
— Не ты ли говорил мне о пользе воздержания?
Баламут сморщил нос и засмеялся, клоня голову набок.
— О, воздержание есть великое благо, – согласился он, потянувшись к пряжке твоего пояса. – Следует воздерживаться от потакания страстям, мой дорогой, и во всем проявлять умеренность. Во всем, кроме любви ко Мне. Так?
— Ты не бываешь неправым, Мадхава, – сказал ты, тем не менее мягко отводя его руки
— Раз так, мой возлюбленный друг, почему бы тебе не порадовать Меня?
