Филип Дик - Небесное око
– Вы меня не уволите? – с надеждой спросил Джек.
– Уволить тебя? – моргнул Тиллингфорд. – Чего ради?
– Я ведь грубо оскорбил вас.
Доктор смущенно хмыкнул:
– Забудь об этом. Мой мальчик, твой отец был лучшим моим другом. В свободную минутку я расскажу, какие мы порой устраивали склоки… А ты, Джек, молодец! Снял стружку со старика.
Отечески похлопав Гамильтона по плечу, доктор провел его в лаборатории. Секции и отделы с аппаратурой и специалистами расходились во все стороны, как паутина. Пространство вокруг наполнял ровный гул – это вовсю работали электронные мозги вычислительных машин.
– Доктор, – сомневаясь, стоит ли начинать разговор, обратился тем не менее к Тиллингфорду Джек. – Можно задать один вопрос? Просто для полноты картины?..
– Конечно, конечно, мой мальчик. Спрашивай!
– Вам ни о чем не говорит имя Тетраграмматон?
Тиллингфорд растерянно почесал затылок.
– Как ты говоришь? Тетраграмматон? Нет, не помню.
– Спасибо, – выдавил через силу Гамильтон. – Просто хотел убедиться. Я так и думал, что вы его не знаете.
Доктор взял со стола ноябрьский номер «Прикладных наук».
– Здесь есть статья, она прямо-таки ходит в агентстве по рукам. Может, и заинтересует тебя, хотя касается вещей несколько устаревших. Это анализ текстов одного из величайших мыслителей нашего столетия – Зигмунда Фрейда.
– Чудесно, – безжизненным тоном отозвался Джек. Он был готов ко всему.
– Как тебе известно, Зигмунд Фрейд разработал психоаналитическую концепцию секса как сублимации эстетических устремлений. Он доказал, что основополагающее стремление человека к художественному творчеству, если оно не находит адекватных средств самовыражения, преобразуется в уродливый суррогат – в половую активность.
– И это правда? – огорченно промямлил Джек.
– У здорового человека, – повысил голос доктор, – чьи устремления не подавляются средой, не может быть сексуальных вожделений и даже любопытства к сексу. Вопреки традиционным представлениям секс есть не что иное, как искусственно вызванная озабоченность. Когда мужчина или женщина получает возможность свободно проявить себя в пристойной форме художественной деятельности – в живописи, литературе, музыке, – тогда так называемое вожделение пропадает. Сексуальная деятельность – скрытая форма вырождения артистической одаренности человека, имеющая место, когда общество всячески подавляет таланты индивидуума.
– Да, да, – сказал Гамильтон. – Я проходил это в школе. Или что-то похожее.
– К счастью, мы преодолели первоначальное сопротивление эпохальному открытию Фрейда. Он столкнулся со страшным противодействием, и это вполне естественно. К счастью, теперь все в прошлом. Редко уже встретишь образованного, культурного человека, который говорил бы о сексе. Конечно, я сейчас употребляю эти термины в их клиническом значении – как описание клинически аномального состояния!
Пораженный дикой догадкой, Джек все-таки тихо спросил:
– Но остатки традиционного мышления еще встречаются в низших социальных слоях?
– Да, – признал Тиллингфорд, – понадобится время, чтобы новое мышление проникло повсюду.
Лицо озарилось огнем энтузиазма, глаза победно заблестели. Со стороны, впрочем, могло показаться, что доктора на пару секунд окунули мордой в кипящий борщ.
– И это наше главное предназначение, мой мальчик! Основная функция электронного ремесла.
– Ремесла!.. – эхом отозвался Джек.
– Да, боюсь, что это не вполне художественная сфера. Но близка к творческому началу. Наша задача, мой мальчик, состоит в продолжении поиска предельного медиума коммуникации. Такого средства, которое пробуждало бы даже камень. С его помощью живущие на земле представители рода человеческого будут обладать – непосредственно – всем культурным и художественным наследием минувших веков. Улавливаешь?
– Я в это уже залез по самые «не балуйся», – хмуро ответствовал Джек. – У меня много лет стереокомбайн дома.
– Стереокомбайн? – Если бы смог, Тиллингфорд, наверное, подпрыгнул бы в порыве поросячьего восторга. – А я и не знал, что тебя интересует музыка.
– В основном качество звука.
Игнорируя это уточнение, Тиллингфорд радостно проблеял:
– Тогда тебе нужно срочно вступить в наш симфонический оркестр. Мы вызываем на состязание оркестр полковника Эдвардса. У тебя, черт возьми, будет шанс выступить против своей старой фирмы. Ты на каком инструменте играешь?
– На одноклавишном рояле.
– Стало быть – начинающий?.. А как твоя жена? Она играет?
– На шарманке.
Озадаченный Тиллингфорд отступил:
– Хорошо, обсудим это позже. Видно, тебе не терпится приступить к работе.
В половине шестого того же дня Джек с полным правом отложил в сторону бумаги. Влившись в поток направляющихся со службы людей, Гамильтон с чувством облегчения вышел на гравийную дорожку, что вела к улице.
Едва он успел оглядеться, припоминая путь к железнодорожной станции, как к тротуару подкатила знакомая голубая машина. За рулем «форда» сидела Силки.
Джек беззвучно чертыхнулся.
– Ты что здесь делаешь? Я как раз собирался начать охоту за своей тачкой.
Силки, улыбаясь, распахнула дверцу:
– Я нашла твое имя и адрес по регистрационной карточке.
Она показала белую полоску на рулевой колонке:
– Выходит, ты мне правду говорил. А что значит «У» перед фамилией?
– Уиллибальд.
– Кошмарики!
Усевшись рядом с девушкой, Джек осторожно заметил:
– По одной только карточке трудно узнать, где я работаю.
– Конечно. Я просто позвонила твоей жене, и она объяснила, где тебя найти.
Пока Гамильтон тупо взирал на нее, пытаясь переварить это заявление, Силки включила передачу и, сильно газанув, рванула с места.
– Ничего, что я села за руль? – спросила она. – Мне так понравилась твоя машина! Красивенькая, послушненькая!
– Валяй, – махнул рукой Джек, все еще пребывая в трансе. – Так, значит, ты звонила Марше?
– Да, мы долго говорили по душам, – не моргнув глазом, сообщила Силки.
– О чем?
– О тебе.
– Обо мне?
– О том, что тебе больше всего нравится, о твоей работе. Обо всем! Ты же знаешь, женщины любят посплетничать.
В бессильной ярости Джек молча уставился невидящим взором на шоссе Эль-Камино, на бесконечный поток машин, несущихся вдоль полуострова к пригородам. Силки в упоении вела машину, мордашка ее так и сияла. В этом безупречно стерильном мире Силки претерпела радикальные изменения. Белокурые волосы спускались на спину двумя туго заплетенными косичками. Белая блузка полувоенного покроя и длинная темно-синяя юбка прямо-таки испускали ауру чистоты с отутюженных стрелок и складочек. На ногах простые, без украшений туфли на низком каблуке. Бывшая потаскушка теперь выглядела гимназисткой. Никакой косметики. Плутовато-хищное, столь притягательное для мужиков выражение личика исчезло. И фигура, совсем как у нынешней Марши, совершенно неразвита.
