Владимир Романенко - Год белой кометы
Кроме самого директора (а точнее, директрисы) в кабинете находился седеющий, высокого роста человек в темно-синем костюме. Он улыбнулся вошедшему нерешительно Леве и сказал:
— Ну, здравствуй, Лев Юлианыч! Наслышан о твоих талантах весьма давно. И вот решил познакомиться лично. Профессор Каминский, Станислав Казимирович, — он встал и протянул руку Лонцу.
Лева с волнением пожал руку гостя и продолжал стоять, молча глядя в его улыбающиеся желтоватые глаза.
— Да ты садись, — тихо сказала директриса и Лева опустился на стул.
— Судя по всему, — продолжил профессор, — тебе надо учиться на более серьезном уровне. Я вот что хочу предложить. У нас в Университете есть школа-интернат для наиболее способных ребят, где тебе было бы намного интереснее. Если ты не против, я могу поговорить с твоими родителями.
— Мы поговорим. И попытаемся их убедить, что ехать надо, — добавила директриса.
После разговора Каминского с родителями Левы у него дома разразился настоящий шторм. Мать Левы ни за что не хотела отпускать своего дорогого сыночка за тысячу километров, «к чужим людям, в приют», причитала и говорила, что он еще совсем ребенок, и ему никак не выжить без дорогой любящей мамочки. Отец долго слушал эти причитания, потом, когда они немного утихли, громко сказал:
— Ну хватит, что ли, Самуиловна? Лева, мальчик мой, слушай что скажу я. Что самое ценное мы имеем в нашей жизни? Дом? Вещи? Деньги? Нет и еще раз нет. Все это можно потерять легко и в любой день. Самое ценное — это голова, знания, образование — то, что всегда с тобой и то, что никто не может украсть или отобрать. Езжай, сынок. Твоя мама тоже так думает, но она тебя слишком любит и уже боится, что тебя кто-то у нее отберет. Я так понимаю, придет срок, и тобой будем гордиться не только мы, но и весь наш город.
Через два дня Лева стоял на перроне вокзала с фанерным чемоданом — реликвией семьи Лонцев, сумкой, набитой домашней снедью и большим алюминиевым чайником. Отец Левы обнимал его за плечи и молча смотрел на сына, а мама тихо плакала, то и дело напоминая Левушке, чтобы он не спускал глаз с вещей, и особенно с чайника, который легко могут украсть…
Когда Лева закончил школу-интернат, встал вопрос о том, на каком факультете продолжать учебу дальше. Каминский настаивал на механико-математическом. Сам он преподавал небесную механику и часто говорил о том, что собственно математика — это лишь инструмент, который позволяет раскрывать суть природных явлений, и смысл ее изучения состоит в том, чтобы легко применять этот инструмент в научных исследованиях. Лева особенно и не противился выбору специальности, легко закончил мехмат, потом аспирантуру и преподавал некоторое время на кафедре у своего профессора. Со временем он все больше и больше увлекался астрофизикой, и скоро совсем переориентировал свои научные интересы. Однако, возможности продвижения по этой стезе в родном университете были невелики, поэтому Лонц решил просить Станислава Казимировича отпустить его в институт астрофизики.
В тот июньский день стояла невыносимая жара, и Каминский был за городом на даче. Лев Юлианыч добрался туда только к вечеру. Станислав Казимирович сидел на веранде и молча курил, потягивая из чашечки холодный кофе. Когда Лонц изложил свою просьбу, Каминский помолчал пару минут, потом заговорил, грустно глядя куда-то в даль.
— Я в общем-то знал, что предстоят некоторые изменения в твоей дальнейшей судьбе. Это было видно по той литературе, которую я видел у тебя на столе, по тем обзорам, которые ты докладывал на семинарах… Жаль. Ты был моим самым талантливым учеником. Хотя это не так плохо, что ты выходишь на самостоятельную работу, что появился собственный интерес в науке. На чем вообще держится эта самая наука? На собственном интересе. Так что все правильно. Все ученики когда-нибудь вырастают. В том институте у меня есть кое-какие связи, поэтому я, пожалуй, позвоню, чтобы ты там начинал не с нуля, и отрекомендую тебя так, чтобы ты сразу получил самостоятельную работу и соответствующую должность. Шагай. Теперь все зависит только от тебя.
С той поры минуло уже пятнадцать с лишним лет. Лев Юлианыч прошел школу астронома-наблюдателя, давно стал доктором физико-математических наук, заведовал лабораторией, опубликовал немало статей в солидных журналах, но всегда с неизменной благодарностью вспоминал своего учителя математики, профессора Каминского и всех тех добрых людей, которые провели его прямой дорожкой к звездным небесным россыпям — главному богатству его жизни.
С Кириловым Льву Юлиановичу удалось встретиться только через день после прилета. Максим Петрович вынужден был выехать в Галаевскую на какое-то малозначащее для Астростанции заседание исполкома, потом поднялся к телескопу и вернулся в поселок уже поздним вечером. Когда Анна Филипповна, секретарша Кирилова, доложила ему, что в приемной ожидает Лонц, он попросил ее отложить все дела, приготовить кофе и сам вышел встретить коллегу. Он крепко пожал протянутую руку и пригласил Льва Юлиановича к себе в кабинет.
— Ну, как ты тут, освоил науку управлять? — спросил его Лонц с легкой усмешкой, — Не тяжеловат ли руль, не забыл ли еще прежнюю специальность?
— Узнаю отпетого сноба, — в тон ему ответил Кирилов, — ты напрасно думаешь, что астрофизика никак не связана с решением существующих здесь проблем. Изнутри, отсюда они выглядят совершенно иначе, чем из окна городского кабинета. Как добрался?
— Благодаря тебе, даже с комфортом.
— Ну вот, а еще язвишь…
— Ладно, извини. Но… что правда, то правда, никак не могу понять, зачем ты взвалил на себя такую ношу — это хозяйство, тонны железа и стекла, дома, десятки сотрудников. За всем этим можно забыть не только науку, но и элементарные знания за первый курс!
Вошла Анна Филипповна и внесла поднос с чашечка- ми, кофейником и небольшой вазочкой печенья.
— Угощайся! Видишь ли… Здесь важнее всего понять, что для чего. И, как только ты это поймешь, а еще лучше- прочувствуешь, все встанет на место. Для чего и для кого телескоп? Для нас, для тебя, для меня и всех тех, кто пользуется его возможностями. Поэтому и нужен он только нам и больше никому. Для всех других эта машина, в лучшем случае, представляет зрелищный интерес, не более. Следовательно, если мы действительно хотим, чтобы телескоп давал информацию, кто-то из нас должен поступиться хотя бы частью своих личных интересов. Иначе эта мощная техника будет в руках человека, которому более чем безразлично как будут решаться задачи астрономии.
— Может быть это и так, но мне кажется, что для такой работы хватило бы хорошего, грамотного инженера…
