Юлия Зонис - Инквизитор и нимфа
Бежать.
Не останавливаться. Бежать.
Марк не оглядывался, но знал, что там, за спиной, оплывает от жара прозрачный короб супермаркета. Превращается в липкую черную лужу все то, что было жизнью Марка. Следовало развернуться и спасти, следовало кого-то спасти там, за крутящейся дверью. Марк вырывался, но жестокая рука тянула прочь. Мальчик глядел вверх, чтобы узнать, кто уводит его все дальше от Миррен и папы, и видел лишь дымное небо и пляшущий по веткам огонь.
Он не сразу сообразил, что его трясут за плечи. Он бы долго еще всматривался в собственные лихорадочно расширенные глаза, где зрачки затопили всю радужку — но небо нехотя перевернулось, и все встало на свое место.
Марк лежал на спине. Над ним распростерлась голубизна, испятнанная черными клубами. Кто-то тормошил его, не желая оставить в покое. Марк оторвал взгляд от неба и равнодушно уставился на закопченную физиономию туземного мальчишки. Абориген ощерился и потянул землянина по скользкой хвое. Шишка впилась в бок. Надо было вставать и бежать к реке, пока на прибрежные заросли не накинулось пламя. Но Марку было все равно. Ему все было безразлично, и хотелось только лежать, уставившись в сине-черное пространство над головой. Мальчишка шевелил губами и даже, кажется, кричал. Еще вечность под тревожащим небом, и Марк наконец услышал, что выкрикивает маленький туземец. Тот повторял одно слово: «Утабе».
Глава 7
Кривизна
Марк Салливан был крайне недоволен собой. А если бы завиральная теория отца Франческо оказалась неправильной? Или пусть бы даже старый викторианец оказался прав — что произошло бы, если бы мальчишка погиб? Марк так и остался бы валяться на берегу бесчувственной болванкой и наверняка сгорел бы или задохнулся. Уж геодец точно не полез бы его выручать. Первое погружение всегда следует делать в присутствии мастера. А у него кто был вместо мастера? Правильно, дурацкий ястреб.
С животными вообще следует работать осторожно. Это узкая и крайне сложная специализация, в ордене зоопсихиков считаные единицы, и те в основном подбирались к контролю биомашин лемуров, а отнюдь не диких и вольных ястребов. В итоге все, конечно, обернулось как нельзя лучше, но Салливан клятвенно обещал себе больше в такие авантюры не ввязываться.
Вчерашний пожар как будто сломал жару. Дым от все еще тлеющего на другом берегу черного и страшного леса сливался с низкими тучами. Резко похолодало. Подножие Красного Лба окутал туман. На гранит осела смешанная с пеплом влага, и камень словно оброс жирной свечной копотью. Грязь, повсюду грязь. И себя Марк чувствовал прокопченным и грязным. Надо бы хоть рубашку сменить, а то после вчерашнего ее хоть выброси. К сожалению, кроме миссионерских обносков, оставались лишь вещи отца Франческо, а к ним Марк притрагиваться почему-то не решался.
Он передернул плечами и взглянул на стоящего перед валуном Нарайю. Тот накануне здорово обжег пятки, пробиваясь сквозь горящий подлесок, и обвязал ноги широкими листьями местного лопуха. Сейчас повязка запачкалась и растрепалась, мальчик напоминал карлика в стоптанных травяных башмачках.
Странно. После вчерашнего Нарайя ничуть не стал ближе Марку. Напротив, его чуждость ощущалась еще острее. Маленький, остро пахнущий потом и сорной травой зверек. Нет, Марк ничего не забыл — ни грохота секущего скалы дождя, ни жестких рук на подбородке. Ни белого электрического зигзага, бьющегося под пальцами, как готовая укусить змея. Он знал, что имя пацана означает «молния», знал его любовь к матери и отцу, его гордость и его страх. Только это ничего не меняло. Парнишка вызывал брезгливость пополам с раздражением — Марк слышал, что так случается иногда после глубокого погружения. В лицее другие, более успешные ридеры делились впечатлениями, а опытный не по годам Хорек с улыбочкой добавлял: «Как после траха». Несмотря на всю неаппетитность сравнения, точнее не скажешь. Еще секунду назад ты жил с человеком одним дыханием и вот уже отваливаешься от чужого и неприятно обмякшего тела. И чувствуешь, что обманул и сам обманут. У Марка так было всегда, почти всегда, со всеми, кроме Лаури… Гадко. А гаже всего, когда партнерша или партнер не замечают обмана и тянутся к тебе в ожидании ласки. Вот примерно как сейчас.
— Ты говорил в моем сердце, — упрямо повторил парнишка. — Ты говорил в моем сердце голосом секена. Голосом утабе.
«Хорошо хоть не голосом утаме», — мрачно подумал Салливан.
— Ты говорил, и огонь пропустил меня.
Последнее сомнений не вызывало: пацану явно было больно стоять, он поджимался, переминался с ноги на ногу.
Марк хлопнул по мокрому камню рядом с собой:
— Давай садись. Поговорим. От сердца к сердцу.
Нарайя то ли не понял насмешки, то ли не пожелал понять. Сопя, он залез на камень и устроился рядом с землянином.
План Марка был до неприличия прост. Все, что ему нужно, — это одно свидетельство. Одно-единственное доказательство, а дальше завертятся маховики судебной машины ордена. И не таких, как геодец, в них перемалывали.
Поначалу Марка смущало то, что показания туземного мальчишки трибунал может и не принять. Слово одного чужака против слова другого — получалось слабовато. Явно недостаточно, чтобы раскрутить громкий процесс. И лишь через полночи лихорадочных раздумий он сообразил, где зарыта удача. Потерпевшие крушение три века назад эмигранты не успели получить иного гражданства — значит, с юридической точки зрения они до сих пор считаются подданными Земли. А слово земного гражданина против слова геодца… Это уже что-то. С этим можно работать.
Остальное не имело значения. Если удастся уговорить мальчишку дать ложное свидетельство — хорошо. Если нет, придется использовать «узы». Файлы отца Франческо он сотрет, и никто никогда не узнает, каким способом Марк добился сотрудничества. А потом… Конечно, маленького дикаря не потащат в суд. Хрупкая психика ребенка, никогда не видевшего не то что космического корабля — обычной телеги. Вполне хватит и записи. А даже если и потащат, Нарайя будет помнить лишь то, что захочет Марк.
Пока он обдумывал свой план, все было просто замечательно. В теории. На практике эта затея ему абсолютно не нравилась.
«Грязь, — говаривал светлой памяти дедуня, — бывает разная. Одна неплохо смывается обычным мылом, другую и керосином не ототрешь. Третью приходится смывать кровью, но бывает и такая грязь, которую не смоешь ничем. И вот в эту-то грязь лучше не вляпываться». Не вляпываться, конечно, — оно завсегда лучше. За деда вляпывались другие. Дядя Шеймас, например, до сих пор прячется от властей неведомо где, отбывает срок их семейного изгнанничества. Отец и Миррен навеки вросли в эту грязь, в черное липкое месиво расплавившегося супермаркета. Застыли в ней, как комарики в янтаре. И сам он, Марк… Почему фамильная гордость в их роду всегда оборачивалась каталажкой, смертью, изгнанием? Или, вот как сейчас, обыкновенной подлостью? Неужели всему виной проклятый Донал О'Салливан, который в своем двенадцатом веке пошел служить не тому королю?
