Федор Чешко - На берегах тумана
Были среди них, правда, почти нормальные с виду. А еще были какие-то странные — тощие, угрюмые, каждый из которых помимо одежды носил на груди красный лоскут грубо выделанной кожи. Ни Ларда, ни Раха не могли вразумительно объяснить, кто это, хоть обеим случалось бывать в Несметных Хижинах и видеть таких. Хон же рассказал неохотно, что люди эти взяли что-то и не хотят отдавать, а потому должны некоторое время работать на чужом огороде и жить не у себя дома.
Леф счел подобный обычай глупым. Позволять кому-то портачить свой огород (ведь не станут же они вкладывать душу не в свое), да еще терпеть у себя в хижине такого, который взял и не отдает... Спрашивается, кого наказали?
Которого из пришлых называют Предстоятелем, Леф догадался даже раньше Хоновой подсказки. Догадался потому, что с этим стариком разговаривал Нурд. Да и сам по себе старик был примечателен. Двух накидок он не носил, а носил только широкий лоскут тончайшей кожи, обмотанный вокруг бедер на манер бабьего подола, а еще — блестящую бронзовую цепочку, хитроумно вплетенную в окладистую снежную бороду. Всего же примечательнее было его лицо: горбоносое, морщинистое, оно вызывало ощущение умной и доброй силы. Рядом со стариком позевывали двое кряжистых мужиков при щитах и оружии. На полированные бронзовые наконечники их копий было больно смотреть.
Хон велел сыну сесть на случившийся рядом пригорок и отдыхать, а сам вместе с Торком стал проталкиваться поближе к Нурду и Предстоятелю. Раха, удостоверившись, что ее хворое дитятко отдышалось и вроде даже порозовело, вскинула на плечо мешок со всякой съедобной всячиной и затерлась в толпище, которая давилась вокруг возов приезжих менял. С Лефом осталась одна Ларда. Ей, конечно, тоже хотелось к менялам, которые привезли много интересного — всевозможное оружие, блестящие безделки для украшения скотьей сбруи да бабьей одежды, комья разноцветного мыла... Не выменять, так хоть поглазеть лишний раз на такое — и то радость. Но Лефу с пораненной рукой в толкотню лезть нельзя, а оставить его маяться в одиночестве не позволила совесть (хоть и твердит Мыца, что совести у ее дочки чуть меньше, чем у бешеных ласковости).
Ларда умостилась на корточках рядом с Лефом, аккуратно уложив виолу на вытоптанную траву. Эту самую виолу Леф почему-то непременно желал взять с собой. Почему? Ведь всякому было ясно, что играть ему еще никак невозможно, даже нести тяжелое певучее дерево — и то нельзя. Чтобы закончить споры, Ларда вызвалась таскать эту забавку, весьма многословно высказав свое мнение о мужиках, капризных, словно бабы беременные.
Они сидели так довольно долго, и девчонка в меру своего небогатого знания жизни Черных Земель пыталась объяснить всякие диковины, недоступные пониманию Лефа.
Тем временем Хон, Торк и Предстоятель скрылись из глаз — кажется, забрались в самый яркий и большой шатер, а Витязь остался втолковывать что-то примостившимся у входа копейщикам. Очень интересно было Лефу и Ларде, какие там идут разговоры, но много ли узнаешь, глядя издали на цветное покрытие шатра и брезгливое Нурдово лицо?
А потом как-то неожиданно оказалось, что вокруг их пригорка расселась целая куча людей, причем все они смотрели в одну сторону и явно чего-то дожидались.
Внезапно возникшее скопище удивляло уже хотя бы тем, что было оно непривычно тихим. То есть это, конечно, только в сравнении с обычным поведением пришлых. Галдежа хватало и здесь — не зря же Хон давеча уверял, будто рты жителей Черных Земель не способны закрываться по причине непомерных мозолей, натертых ими на языках (участь эту он, кстати, предрекал и Рахе). Теперь вот тоже между сидящими то и дело вспыхивали перебранки — особенно там, где шныряли среди них ребята корчмаря Кутя, разносящие бражку да комья крутой медвяной затирухи. Шныряли они не в одиночку. За каждым, толкаясь и шипя друг на друга, плелось по нескольку недоростков с намалеванными на лицах цветными, расплывшимися от пота узорами.
Ларда, гордясь своей осведомленностью, пояснила, что щенки эти — надзиратели от каждой общины, поставленные считать да запоминать, кто сколько выпьет и съест, чтобы потом можно было определить, какая причитается корчмарю за прокормление доля общинных запасов и с кого из общинников какое следует в эти самые запасы возмещение. А еще сказала она, что никогда столько споров да ругани не бывает, как при расчетах старост с корчмарем да при назначении людям общинного долга, потому что недоростки плохо обучены счету и путают чужих со своими. Торк рассказывал, да и самой привелось как-то общинный сход по долгам видеть — до плевков да проклятий дошло, кое-кто уже было полез дреколье из плетней выламывать.
Мудрые говорят, что давным-давно, когда Мир еще не имел пределов, меняться и покупать было гораздо легче, нежели нынче. За еду и другое в те времена сразу отдавали маленькие блестящие камешки, которые имелись в каждой общине. Но камешки эти привозили из краев, которых более нет. И мало-помалу ценность и смысл иноземных блестяшек забылись (они пошли на украшение упряжи да на бабьи побрякушки), а люди вспомнили обычаи мены, бытовавшие за множество поколений до дней, которые не наступили. В те времена, когда сход старост горных общин не внял еще похожим на сдержанные угрозы уговорам пришельцев в невиданных пышных одеждах. В те времена, когда не был еще избран старостами первый Предстоятель — здешние глаза и десница далекого могущественного повелителя, который слишком занят множеством важных дел, чтобы самому судить своих вновь обретенных подданных и собирать с них плату — подать за охраняющее горы могучее войско и на содержание в порядке невесть где пролегших дорог. Давно уже съедены ненаступившими днями земли не виданного никогда повелителя — только редкостное железо напоминает о нем, сохранившиеся кое-где странные красивые вещи да скрываемая послушниками Древняя Глина. А еще — малопонятное прозвание самого мудрого и уважаемого из старост: Предстоятель.
Кое-что из рассказанного Торковой дочерью Леф уже знал от Хона, кое-что еще раньше успела растолковать ему ведунья, но все равно слушать Ларду было интересно. А может, даже и не слушать — просто глядеть в оживленное, раскрасневшееся девчоночье лицо.
Вот только те, рассевшиеся вокруг, помешали забыться. Ни с того ни с сего они завопили, взревели, будто перебесились вдруг и все сразу, а потом принялись с треском колотить себя ладонями по коленям — все быстрей и быстрей, выкрикивая в такт неразборчивое. Леф испуганно завертел головой, пытаясь уразуметь, что же за напасть приключилась с нелепыми этими людьми. Как ни странно, он сразу догадался, что творится, и прочее тут же потеряло для него смысл и привлекательность.
