Марк Твен - Бог пещер
Висящий в воздухе, с мерцающими крыльями, на концах которых выдавались блестящие когти — с жестоким оскалом крокодильей пасти, напряженной в дьявольском созерцании, и зловеще вытянутой громадной головой, сидевшей на изогнутой змеиной шее — он мог лишь пробудить в смертных смертельный ужас.
Пораженно глядя на него, я заметил, что он медленно и постепенно приближается к нам, словно его кто-то тянет на незримом канате.
А затем, о ужас! над каменистым краем утеса, где мы проходили несколькими часами ранее, видимое теперь в инфернальном свечении, показалось лицо человека!
— Шелдон! — ахнул Каммингс.
Шелдон, воздев глаза, карабкался по утесу. Затем он подтянулся, выпрямился и замер на краю. Он простер руки в молитвенном жесте, и мы отчетливо услышали заклинание жрецов Диона:
— О Бог пещер, мы ждем тебя!
— Что он говорит? — пробормотал Хэнк.
Птеродактиль внезапно откинулся назад, показав нам все свое тело и короткий тупой хвост; фосфоресцирующие пятна и кольца на его теле словно сливались в огненный покров.
— Он сейчас нападет! Шел — дон! Шел — дон!! Шел — дон!!! — закричал Каммингс.
Он вскинул винтовку, и его крик почти слился с грохотом выстрела; но пуля прошла много ниже цели — и нашла другую, случайную. Я увидел, как Шелдон дернулся, закачался и — рухнул в озеро.
Я увидел, как Шелдон рухнул в озеро.
В тот же миг вниз, как метеор, пронесся птеродактиль, задевая воду крыльями. После он взлетел повыше и со свирепыми визгливыми криками принялся в ярости и разочаровании описывать круги над водой, а затем, заметив нас, ринулся в атаку; его зеленые глаза горели жаждой мести, тяжелые челюсти лязгали с невероятной быстротой. Он несся на нас, шипя, как раздраженный гусь.
— Адская гарпия! — завизжал Каммингс, отбрасывая винтовку. Взлетев с прытью зайца на каменистый склон, он скрылся из виду.
Все это время я стоял, окаменев, весь покрытый холодным потом, вытекавшим, казалось, прямо из мозга.
Времени на отступление на оставалось. Я бросился на землю и кое-как спрятался за камнем — там я несколько часов назад оставил винтовку, что принесла смерть несчастному, безумному Шелдону. Чудовище не заметило меня и пронеслось надо мною в поисках Каммингса. Вскоре оно возвратилось и стало кружиться над местом, где исчезло в волнах тело Шелдона. Когда оно вторично пролетало надо мной, на руку мне упала капля красной пены, которую я поспешно вытер. Думаю, в ней содержался жестокий яд, ибо это краткое прикосновение по сей день продолжает отравлять меня.
Искать тело Шелдона было и опасно, и бессмысленно. Я тихо позвал Хэнка, он выбрался из своего убежища и мы незаметно прокрались вверх по склону, миновали пещеру с абрисом птеродактиля на стене и через каменную жабью пасть выбрались в грот.
Здесь мы с Хэнком нашли Каммингса; он лежал без сознания. Мы вытащили его через туннель, теперь сравнительно свободный от воды, на свежий воздух и не без труда привели в чувство. Но в его глазах застыло безумие; вскоре он снова впал в забытье, и я приветствовал это вздохом облегчения.
Немного погодя, когда мы отдыхали у водоема, я отшатнулся от своего отражения — мои волосы совершенно поседели.
Той ночью Каммингс не переставая бредил, и нам пришлось сторожить его по очереди. На следующее утро мы под моросящим дождем добрались до Браунхиллс и вернулись на поезде домой.
Прошло много недель, прежде чем мой разум и тело полностью восстановились. В ночной тиши я не раз вскакивал с постели с криками ужаса, переживая во сне жуткие события, которые привели к смерти Шелдона, к безумию Каммингса, к моей преждевременной седине.
Два года спустя доктор Каммингс умер в санатории. Служитель рассказал мне, что до последнего мгновения он продолжал воображать, будто спасается от колоссального огненного чудовища; в бреду Каммингс именовал его Адской Гарпией.
Высказывалось предположение, что некоторые рептилии способны веками пребывать в спячке. Если так — быть может, в какой-нибудь темной, недвижной бездне до сих пор спит птеродактиль.
О примечательных видениях, которые Шелдон называл «воспоминанием», немногое можно сказать. Однако я продолжаю дивиться необычайной фатальности его жизненного пути, так тесно связавшей сон об одной судьбе с последними мгновениями другой. В минуту вдохновения я набросал его эпитафию, и после долгих размышлений нашел высказанные в ней мысли не такими уж странными:
ТОРКА,
ЖРЕЦ ДИОНА.
ДВАЖДЫ НА ПАМЯТИ ЛЮДСКОЙ ОН ИЗБЕЖАЛ УЖАСНОЙ ГИБЕЛИ.
ДА ПОКОИТСЯ ЕГО ДУША С МИРОМ, ОЖИДАЯ ИСПОЛНЕНИЯ ПРИГОВОРА, ИБО НАЗНАЧЕННОЕ СУДЬБОЙ СВЕРШИТ РОК.
Михаил Первухин
ЗВЕРЬ ИЗ БЕЗДНЫ
Странная была эта компания: кафр Банга, который променял ассегай предков на винчестер и таскал на покрытой жесткими курчавыми черными волосами голове неимоверно дряхлую пробковую каскетку, боэр Пит Ван-Ховен из Марицбурга, дравшийся с англичанами под знаменами генерала Кронье[31], а теперь состоявший разведчиком на службе у какой-то английской компании золотых россыпей Родезии, и немец Адольф Бернштейн, специалист по орнитологии, а, кажется, еще больше по части выпивки, и бельгиец Кайо, Анри Кайо, страстный охотник, зачарованный, завороженный могучей волшебницей-природой Южной Африки и ради этой красавицы забывший свою далекую туманную родину.
Бог весть, где встретились, где сошлись они, но вот уже несколько лет они странствовали всюду вместе. Если где-нибудь вы встречали толстого, страдающего одышкой герра Адольфа Бернштейна с прячущимися между припухших красных век маленькими глазками, гоняющегося за каким-нибудь насекомым с сеткой в руках, то вы могли быть уверены, что где-нибудь поблизости находятся и остальные члены компании. В городе они сидят в темной и прохладной комнатушке грязного «бара». За городом вы отыщете их на какой-нибудь полянке у лениво горящего костерка, на огне которого поджаривается на вертеле тушка только что подстреленного южноафриканского зайца или ворчит, кипятясь сердито, старый медный кофейник.
И тогда вы могли бы наблюдать картину: Анри Кайо, задумчиво помешивая обгоревшим сучком головешки в костре, напевает сквозь зубы какой-то старинный романс, говорящий об ивах над сонным каналом, о белокурых голубоглазых девушках, тенью скользящих под угрюмыми сводами старинного готического собора, о белых парусах, маячащих далеко-далеко в морском просторе, о призраках, несущихся с волнами тумана над охваченным дремотой маленьким городком. Рядом сидит, чистя ружье, флегматичный и молчаливый Пит Ван-Ховен. И никто не подумает, глядя на него, что этот человек, сражаясь против англичан, от своих товарищей получил прозвище «истребителя», потому что под его меткими пулями легло в сырую могилу несколько десятков английских солдат.
