Виктор Колупаев - Фирменный поезд «Фомич»
— Ах, Артемий! Знаю я вас. И очень даже хорошо. И друга вашего лучшего тоже отлично понял.
Ага! Из купе исчезли все эти приобретенные шмотки. Ковры, коробки с импортной и отечественной обувью, свертки и пакеты.
— Препроводил, так сказать, по назначению. И чист, чист перед вами, хотя на черта мне понадобилась эта самая чистота, сам не могу понять, да еще и перед вами? Перед супругой своей — это другое дело. Мы выяснили позиции и приняли решение. Если что было не так, то уж исправлять поздно. Дело в том, что мы отбываем. Расстаемся, так сказать, навсегда. Очень верю. Именно, что навечно. Мир большой, и лучше бы нам больше не встречаться.
— Скатертью дорожка, — сказал я.
— Чего и вам желаю, — ответил Семен. И ответ его своим смыслом был покрепче моего пожелания.
— Значит, все эти вещи преспокойно прошли через крышу макета? — спросил Степан Матвеевич.
— Представьте, — ответил Семен. — И сейчас преспокойно лежат в демонстрационном зале, а работники универмага бегают и не могут понять, откуда это взялось. Но чеки… Чеки у меня в кармане. Доказать будет нетрудно. Оставил, закружился немного, запутался. Первый раз в Марградском универмаге, то да се. Так что тут все в порядке.
Степан Матвеевич вытащил из кармана пиджака шариковую ручку и легонько опустил ее на крышу макета. Ручка слегка стукнулась и скатилась на пол.
— Не получилось, — сказал Семен. — И не получится.
Тося шевельнулась. Я вдруг почувствовал, что она не хочет идти с Семеном, но чем-то он ее привязал к себе дополнительно во время их недавнего разговора. Да так крепко, что Тося пойдет! Не захочет, а пойдет. Она, наверное, еще и слово ему дала. Семен вполне мог взять с нее слово.
Тося приподнялась. И ни разу она не взглянула на нас, да и на Семена тоже не смотрела. А так, по звуку, словно на ощупь.
— Телеграммы, — напомнила она ему.
— Ах да! Да! Давайте, Степан Матвеевич, ваши телеграммы, в Старотайгинск, Фомск и еще куда там… Денег на телеграфирование не нужно. Из своих, так сказать, сэкономленных или нечестно заработанных, как вы наверняка думаете. Отправлю. Отправлю немедленно и в самом лучшем виде.
Степан Матвеевич на мгновение замялся. Неужели он еще размышляет? Пусть Семен иной, но все же речь сейчас не о Семене и даже не о самом Степане Матвеевиче…
— Что ж, — угрюмо сказал Граммовесов. — Спасибо и на этом. — И он передал Семену уже смятые бумажки с текстами телеграмм.
— Итак, — деланно весело продолжал Семен, — начнем, пожалуй. Прошу вас, дорогая Таисия Дмитриевна, жена, так сказать, моя единоверная! Давай, Тося!
Тося, все так же не глядя ни на кого, подошла к макету. Смотреть на эту процедуру мне было неудобно. Да и самой Тосе, похоже, все сейчас было тошно. Я отвернулся, я даже вышел в соседнее купе. Степан Матвеевич сел на свое боковое и уперся лбом в стекло.
Семен засопел, сначала недовольно, потом вроде бы с какой-то надсадой. «Ну! Сюда! Да не так, не так… Что же ты? Ведь нельзя, нельзя оставаться. Ведь эдак что получится?» И тихий раздраженный голос Тоси: «Да сама я, сама…» Потом: «Нет, Семен, нет».
— Эй! — крикнул Семен. — Кто-нибудь! Артем!
Семену требовалась помощь. Я вернулся в купе. Тося смотрела на меня с каким-то победным видом. И уже маленькая, затаенная радость была в ее взгляде.
— Не получается у меня, — сказала она тихо.
— Как не получается? Как не получается? — заволновался Семен. — Да только подсадить надо. Я ее подсаживаю, а она вырывается. А у самой-то ничего не получается. Дотронуться до нее нельзя, видите ли. Раньше можно было, и даже очень, а теперь нельзя.
— Я, что ли, должен помочь? — спросил я.
— А хоть бы и ты, — сказал Семен. Растерянность и какая-то злость были в его голосе. — А хоть бы и ты! Она бы, конечно, хотела, чтобы Иван ее подсаживал. Она бы сомлела в его руках. Но нет необходимого Ивана, так что уж ты, пожалуйста. У тебя семейство и прочее.
Я думал, что Тося сейчас обидится. Но ничего подобного не произошло. Она даже негромко рассмеялась.
— Подсади меня, Артем, подсади, — смеясь, попросила она.
Я взял ее за талию.
— Крепче, Артем, крепче, — попросила она.
— Да хоть обнимай на глазах, — окончательно озлился Семен. — Потом, потом приведем в порядок семейный уклад.
Я приподнял Тосю. Собственно, даже и не приподнял. Сама она с очень даже большой легкостью взлетела на полку, где стоял макет, тронула маленькой ножкой крышу.
— Вот видишь, Артем, видишь. Не для меня это, не для меня!
Я все держал ее. Ну а уж из соседних купе, конечно, посматривали на нашу скульптурную группу с большим интересом.
Тося спрыгнула на пол. Разгорячилась она, раскраснелась, взвинченная какая-то стала.
— Давай, Семен, один, — сказала она.
— Один! — Семен грозно надвинулся на нее, но она даже не отступила. — Один! Значит, я во всем виноват? Я? Это не ты хотела обставить нашу квартирку как игрушку? Это я хотел?! Да?! Это не ты таскала меня по всяким магазинам? Туда десяточку, сюда пятерочку, только чтобы без задержки, без очереди. Комодики там, шифоньерчики, лютики, цветочки. Игрушечку сделаем, а потом малюточек заведем. И будем жить во дворце, хоть и маленьком, а все не для других. Только для себя да для наших будущих чадушек!
— Ты выкричись, Семен, выкричись, — сказала ему Тося. — Легче тебе будет. Да и мне тоже.
— Так я все вру?!
— Нет, Семен, правду говоришь. Хотела я дом-игрушечку, хотела.
— Так что же ты теперь заартачилась?
— А не хочу я теперь ничего, Семен.
— Тося… — Семен словно понял что-то в это мгновение. — Тося! А как же я?
— Не знаю, Семен. Не знаю. Я и сама-то как, не знаю. Но только не хочу больше ничего. Ничего мне не надо.
— А-а! — закричал Семен. — Это все Иван! Это ты, Артем, потворничал! Ты все знал, а не пресек! Вот теперь и смотри, как семьи разрушаются! А в Усть-Манске мать-старушка ждет. Внучата ей нужны. Обманули мать-старушку! Всех обманули! Да пропади все это пропадом!
— И пусть пропадает, — согласилась Тося. — Ты иди, Семен. Иди. Устала я, да и кончать надо быстрее. Люди, наверное, спать хотят.
— Плевал я на людей, — тихо зашипел Семен. — Плевал. Они на меня, а я на них.
Он еще и не верил, кажется, что Тося отказалась от него. Не мог поверить. Нужна была ему Тося, нужна. Но только лопнуло что-то в их семье. Вдребезги разлетелось. Но Семен этого не хотел видеть.
Степан Матвеевич смотрел на все происходящее хмуро. Семен вдруг сел на скамью и замолчал.
— Семен, ты иди, иди. Ведь неизвестно, что еще здесь будет. А ты сейчас можешь пройти. Иди, Семен… Иди.
