Александр Шаров - Остров Пирроу
— Хоть сотое! — перебил Рысаков. — Тут сложность на несколько порядков выше. В природе чем результаты опыта парадоксальнее, тем больше надежд открыть нечто новое, но в делах человеческих невероятное внушает подозрение. А если это действительно выточено жуком-древогрызом? Мыслящий жук гипотетически возможен, хотя и безмерно менее представим, чем мыслящий дельфин. Нет, малый вес мозга — не исключающий довод в эпоху, когда природа раскрывает такие микроструктуры, как хромосома, тот же атом… Хорошо, представим себе мыслящего жука, но нельзя же вообразить жука, пишущего готическим шрифтом?..
Рукопись совершила еще круг и замерла. Тубусы, зеркала, фотокамеры втянулись в стены и потолок. Все стало обычным.
Олег Модестович сказал:
— А если автономный металлический микрорезец в мощном электрическом поле, управляемый извне человеком?.. Снова натурфилософия и овес-овсюг, — как я заметил, словосочетание «натурфилософия и овес-овсюг» означало в устах Олега Модестовича крайнюю степень вздора. — Нет, прежде надо прочитать рукопись, не думая об авторе.
Расшифровка рукописей никак не вязалась с профилем Института кристаллографии, но Рысакову при его громадном авторитете удалось внести тему в план под «кодовым» названием «Кристаллические включения в растительные объекты». Приказом по институту была образована временная рабочая группа, руководимая Олегом Модестовичем Русаковым и Иваном Ивановичем Луховым.
— Римские трибуны, — сказал Лухов Рысакову. — Надеюсь, мы с вами окончим дни благополучнее, чем Гракхи.
Рысаков выхлопотал для Лухова денежное вознаграждение по «безлюдному фонду» — прекрасное своей нелепой печальностью лингвистическое новообразование; эта оплата успокоила мою совесть.
Для работы предоставили ту самую комнату, где проходил первый эксперимент, — тихую, отлично оборудованную.
Комплектовал рабочую группу Лухов. Он включил в нее своих старых друзей из «клоба реликтов»: полиглота, знатока тайнописи со звучным именем Ромео Альбертович Талиани и археолога, отставного университетского профессора Петра Климовича Кущеева. Кущеев был болезненно худ и молчалив. В институт он являлся, как на службу, к девяти, с какой-либо старой книгой — по преимуществу словарем или подшивкой журналов — и весь день проводил, листая принесенный том. Он был совершенно бесстрастен и только жесточайше обижался, по-детски краснея, когда рассеянный Рысаков называл его Кащеевым вместо Кущеева. Позднее Иван Иванович пригласил в группу черноглазого, красивого кандидата биологических наук Александра Михайловича Мудрова.
Сотрудник института доктор физико-математических наук Яков Борисович Адамский принял на себя руководство экспериментальной частью, то есть бесчисленными фотографированиями рукописи.
Все члены группы по списку, составленному Иваном Ивановичем, пропускались в институт даже без проверки документов, согласно специальному распоряжению Олега Модестовича. Беспрецедентный порядок вызывал молчаливое негодование вахтеров и коменданта.
В конце второго месяца работы казавшийся поначалу «бесполезным» Александр Михайлович Мудров сделал принципиально важное открытие. Он высказал предположение, что рукопись читается по линиям годовых древесных колец. Гипотеза подтвердилась. С тех пор обрывки слов и фраз, неимоверным трудом выуживаемые из сопоставлений сотен снимков, стали соединяться в осмысленный текст.
— Чутье, — сказал Рысаков, — или инстинкт, по любимому слову Лобачевского. Они только и делают ученого ученым.
Расшифровка рукописи, кроме трудностей, обусловленных способом ее написания, «вырезания», «выгрызания», осложнялась еще тем, что записи на немецком языке прерывались словами и терминами иноязычного происхождения, изображенными латинскими или арабскими буквами, а в иных случаях чем-то вроде иероглифов. Такие слова особенно поражали при общей канцелярской обыденности текста, вызывая чувство, какое может возникнуть у путника, пересекающего безжизненное плато, если перед ним внезапно оказывается провал без дна.
Оставалось надеяться на Ромео Альбертовича с его знаниями полиглота.
Однажды встретились непонятные слова «ратлок» и «саглократлок». В дословном переводе фраза звучала так: «Одно то, что свойством письменности может владеть ратлок, а не только саглократлок, влечет к нарушениям порядка (регламента, протокола) и не должно быть терпимо».
Тут проявилась одна характерная черта рукописи. Автор ее добивается прежде всего жесткой ясности. Особенно разяще эта черта выступала в иноязычных включениях. Так, если в русском языке слово «тюрьма» происходит, как пояснил Талиани, от латинского Turma — эскадрон, толпа, то в рукописи применено древнее иноязычное выражение — «помещение без выхода и не могущее иметь выхода». Соответственно, «тюремщик», немецкое Kerkermeister — «тюремный надзиратель» заменено словом, означающим «страж помещения, не имеющего выхода». Вместо слова «палач», у нас берущего начало от тюркского «пала» — большой нож, в рукописи встречается другое, кажется, санскритское слово — «казнитель» или «лишатель (отниматель) жизней». Вместо «судья» — человек, решающий, виновен ли подсудимый, автор предпочитает понятие «осудитель».
— «Саглок»… «саглократлок», — повторил Ромео Альбертович, рассматривая фотографию, где отчетливо выделялись приведенные загадочные слова. — Постойте… Да ведь на пресловутом лашенхорском «саглок» — жук, «ратлок» — человек… А «саглократлок» — что-то вроде «жукочеловека».
— Жукочеловек? — с интересом переспросил Олег Модестович, который часто среди дня забегал к нам. — На лашенхорском?.. Каюсь, никогда не слыхал о таком языке. А почему «пресловутый лашенхорский»?
— Видите ли, — охотно объяснил Талиани, — лашенхорский происходит от наименования поселка Лашенхоры в Трансильвании, близ которого малоизвестный археолог Карл Бенкс производил раскопки. Он обнаружил пять или шесть каменных таблиц на языке, не имеющем лингвистического родства с другими известными языками, и одну из таблиц расшифровал. Как ему удалось найти ключ к текстам, Бенкс утаил. Сам он отнес таблицы к четвертому тысячелетию до нашей эры. Тут все сомнительно. Тем более что вскоре при землетрясении раскоп провалился в тартарары.
— Сомнительно в глазах большинства ученых, но не всех, — менторским тоном поправил профессор Кущеев. — Способ расшифровки Карл Густав Бенкс не «утаил», а не успел сообщить, так как скоропостижно скончался сразу после выхода в свет его «предварительного сообщения». И Бенкс относил открытую им культуру не к четвертому тысячелетию до нашей эры, а к шестому-седьмому.
