Жюль Верн - Город будущего
Постигая все премудрости грандиозного учреждения, Мишель все более чувствовал себя ничтожеством, но был обязан отработать жалованье и вскоре получил важное задание.
Ему предложили переделать пьесу Сарду «Наши близкие друзья».[180]
Бедняга трудился до седьмого пота. Он хорошо представлял себе мадам Коссад, ее завистливых, эгоистичных развратниц-подруг и мог бы в крайнем случае заменить доктора Толозана на акушерку. В сцене же изнасилования мадам Морис вполне способна была сорвать сонетку в комнате мадам Коссад. Но как быть с развязкой пьесы? Что придумать? Как Мишель ни старался, он не мог вообразить, как эта пресловутая лиса может убить мадам Коссад!
В конце концов нашему совестливому герою пришлось отказаться от подобного замысла и признать свое поражение.
Директор, явно разочарованный, все же решил дать юноше еще один шанс — попытать свои силы в драме. Может, на этом поприще он чего-нибудь и достигнет!
Через две недели после определения в Большой драматический склад Мишель Дюфренуа уже перешел из Управления комедии в Управление драмы.
Управление драмой занималось большой исторической драмой и драмой современной.
В свою очередь, драма историческая включала два различных подразделения: одно, базирующееся на подлинной, серьезной истории, слово в слово заимствованной из авторитетных источников; другое — вдохновлявшееся источниками сомнительными, фальсифицированными, в точности следуя аксиоме известного драматурга девятнадцатого столетия: «Чтобы сделать историю, ее надо изнасиловать».
И действительно, было сделано множество детей, совершенно не похожих на мать!
Самые главные специалисты исторической драмы изобретали неожиданные ходы для развязки, и особенно для четвертого акта. Им передавали сырой текст, и они усердно его обрабатывали. Служащий, ответственный за центральный монолог, так называемый монолог примадонны, также занимал в администрации немалый пост.
Современная драма состояла из высокой и бытовой. Бывало, что оба жанра сливались воедино, и дирекция косо поглядывала на такой мезальянс, ибо тем самым нарушалась привычная специализация служащих и они могли докатиться до того, что начали бы вкладывать в уста денди выражения простолюдина. А это уже означало явное вмешательство в компетенцию экспертов по жаргону.
Определенные чиновники специализировались на кровавых эпизодах драмы: пытках, убийствах, отравлениях, изнасилованиях. Среди последних особо выделялся один, точно чувствовавший, в какой именно момент следует опустить занавес, ибо малейшее промедление — и актер, а то и актриса рисковали оказаться в весьма затруднительном положении.
Этот служащий, впрочем добрый малый лет пятидесяти, человек неоспоримых достоинств, добропорядочный отец семейства, зарабатывал до двадцати тысяч франков в месяц тем, что вот уже тридцать лет недрогнувшей рукой опускал занавес в сценах изнасилования.
Для начала Мишель Дюфренуа получил задание полностью переделать известную драму «Амазампо, или Открытие хинина», опубликованную в 1827 году.[181]
Работа предстояла не из легких! Следовало сделать совершенно современную пьесу из давно забытого и весьма серьезного сочинения; открытие хинина было явно делом далекого прошлого. Чиновники, на которых возлагалась эта обязанность, пыхтели до седьмого пота, ибо драма пребывала в ужасающем состоянии: оттого что она долго пылилась на полках, эффекты поблекли, сюжетные нити прогнили, а основа рассыпалась на кусочки. Легче написать новую пьесу! Но администрация стояла на своем: правительство решило напомнить публике о важном открытии, ибо Париж периодически посещала эпидемия лихорадки. Значит, пьесу должно было переделать в духе времени.
И талантливым чиновникам удалось совершить сей подвиг! Однако Мишель к этому шедевру не имел ни малейшего отношения. Он не предложил ни одной идеи, не сумел воспользоваться предоставленной ему возможностью, и его никчемность стала очевидной. Приговор был суров: бездарен.
Тут же в дирекцию пошел рапорт, отнюдь не лестный для Мишеля, и после месячного пребывания в Управлении драмы он был понижен до третьего управления.
«Я ни на что не гожусь, — говорил себе молодой человек. — У меня нет ни воображения, ни остроты ума! Но, с другой стороны, что за дикая манера так работать над пьесой!»
Мишель был в отчаянии, он проклинал свое учреждение, вовсе не осознавая, что возникшая в прошлом веке практика соавторства уже содержала в зародыше всю структуру Драматического склада.
Это был коллективизм, доведенный до абсурда!
Итак, падение Мишеля из драмы в водевиль совершилось! В Управлении водевиля собрались самые бесшабашные весельчаки со всех сторон Франции. Ответственный за репризы состязался в остроумии с автором куплетов; отделом скабрезных шуточек и двусмысленных ситуаций руководил приятнейший молодой человек. А отдел каламбуров был просто неподражаем!
Кстати, действовало и центральное бюро по остротам, ведавшее пикантными репликами и прочими забавными несуразностями, удовлетворявшее запросы всех пяти управлений. Дирекция допускала повторное использование остроты лишь через полтора года со дня ее первого произнесения. По указанию администрации въедливо штудировались словари, откуда извлекались всевозможные фразы, галлицизмы, легко обыгрываемые слова с двойным смыслом. В отчете о последней инвентаризации Драматический склад зачислил себе в актив семьдесят пять тысяч каламбуров; из навязших в зубах шуточек четверть оказались совершенно свеженькими и, соответственно, были оценены гораздо дороже.
Благодаря такому умелому ведению дела, наличным резервам и рациональному разделению обязанностей, продукция Управления водевиля была выше всяческих похвал.
Когда стало известно, что Мишеля выставили из двух высших управлений, ему заботливо предоставили самую простую работу. От него не требовалось ни острот, ни новых идей. Ему выдали некую завязку, и надо было просто развить ее.
Речь шла об одноактной пьесе для театра «Пале-Руаяль». Основа ее сюжета была новым словом в театре и содержала массу беспроигрышных эффектов. Подобная ситуация в общих чертах уже была обрисована Л. Стерном в 73-й главе второй книги «Тристрам Шенди» в эпизоде с Футаториусом.[182]
Само заглавие пьесы давало представление об интриге. Оно гласило: «А ну-ка застегни свои панталоны!»
Легко понять, сколь много можно извлечь из пикантного положения героя, забывшего управиться с непременной деталью мужского туалета. К нескрываемому ужасу друга, который должен представить его в великосветском салоне, к смущению хозяйки дома прибавьте умение актера заставить публику вздрогнуть при опасности в любую минуту… и наигранный испуг дам, которые… Несомненно, все предвещало грандиозный успех.[183]
