KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Фантастика и фэнтези » Научная Фантастика » Вадим Шефнер - Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде

Вадим Шефнер - Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Вадим Шефнер, "Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

...Красная комната заполнялась детдомовцами. Они рассаживались на скамьях, на чурбаках, толпились возле печурки. Кто-то просто подпирал стену. Девочки и ребята внимательно слушали взрослых, в некоторые песни вплетали свои голоса. Помню, что совместно исполняли "Смело мы в бой пойдем", "Все васильки, васильки", "Где гнутся над омутом лозы". Дружно пелась песня, начинавшаяся так:

Все тучки, тучки принависли,

Над полем пал туман,

Скажи, о чем задумал,

Скажи, наш атаман...

Но у детдомовцев, недавних беспризорных, был и свой репертуар, свезенный ими сюда чуть ли не со всех концов страны, подхваченный в нормальных и дефективных детдомах, перекочевавший в их память из дореволюционных приютов, запомнившийся им на вокзалах и толкучках. Когда воспитатели уставали от пения, когда часть их расходилась из красной комнаты по своим делам, наступала очередь детдомовцев. Песен они знали очень много, всех и не перечислить. Помню, часто начинали с такой:

Когда мне было лет семнадцать,

Тогда скончался мой отец,

Не стал я матери бояться

И стал большой руки подлец...

В другой песне ее лирический герой жаловался, что его

С ворам, с позорным ширмачами

Судьба столкнула и свела...

Частенько пели ребята привезенную из Петрограда песню о Ромашке Чесноке; дело в ней происходило на родном моем Васильевском острове. Ромашка Чеснок, предводитель гаванской шпаны, попал в засаду, устроенную васинской шпаной:

Вот вечер наступает,

Чеснок идет домой,

А васинские парни

Кричат: -- Чеснок, постой!

Чеснок остановился,

Все васинцы кругом...

-- Деритесь чем хотите,

Но только не ножом!

Но его все-таки убивают, и именно ножом! А потом, осознав всю низость своего поступка, васинцы приходят на Смоленское кладбище в день похорон Ромашки и у его свежей могилы каются перед гаванцами и предлагают им вечную дружбу. Позже, вернувшись в Ленинград, я убедился, что автор песни отразил в ней свой идеал вечного мира на Васильевском острове -- но отнюдь не истинное положение вещей: вражда между васинской и гаванской шпаной была еще в полном разгаре и сопровождалась частыми драками, порой с применением финок; только к середине тридцатых годов угасла эта междоусобица.

Воспитатели, присутствовавшие при певческой самодеятельности детдомовцев, как мне помнится, никогда не налагали никаких запретов. Надо заметить, что ни разу никакой похабщины ребята не пели; в некоторых песнях встречались грубые словечки и вульгарные обороты речи, но по смыслу, по содержанию в них не было ни непристойности, ни романтизации разбоя и грабежа; наоборот, многие чуть ли не сплошь состояли из жалоб на тяжелую, беспросветную жизнь воров и бандитов.

Веселых, "легких" песен ребята тоже никогда не пели. Печальны были воровские песни, еще печальнее -- приютские. Одна из них так кончалась:

Голубыми васильками

Ты меня укрой,

И в могилку вместе с папой

Ты меня зарой...

И самыми печальными-распечальными были песни девочек. К пению они приступали, когда ребятам наскучивало петь свои воровские и тюремные песни. Ребята девочкам не подтягивали, считая, что "бабские" песни -не мужское дело, но слушали охотно. Начинали обычно девочки с такой песни:

Для кого я себя сберегала,

Для кого я, как роза, цвела?!

До семнадцати лет не гуляла,

А потом хулигана нашла.

Хулиганы все носят фуражки,

И фуражки у них с козырьком,

Они носят пальто нараспашку,

И за поясом с финским ножом...

Далее лирическая героиня повествует о своей погубленной жизни и просит прощения у больной, умирающей матери, которую тоже погубила своим поведением.

Теперь -- о разнице в манере исполнения. Ребята при пении своих песен всегда интонационно подчеркивали особо важные строчки и слова, а на лицах их и даже в позах, вольно или невольно, отражалось то, о чем они в это мгновение поют: лихость, озадаченность, уныние. Девочки же каждую песню, какие бы в ней трагические или трогательные события ни происходили, пели от начала до конца, как бы не участвуя в этих событиях, как бы видя их со стороны; пели нарочито равнодушными голосами, сохраняя на лицах заранее заданное сосредоточенно-бесстрастное выражение. Однако почему-то именно их монотонное пение сильнее всего брало меня за живое. Почему? Быть может, тут подспудно влиял на меня пробуждающийся интерес к другому полу; а может быть, девочки, сами того не подозревая, нашли такую манеру исполнения, которая, при внешней своей неэмоциональности, полнее раскрывала их глубинное, очень серьезное отношение к тому, о чем они поют, и на слушающего действовала безотказно. Много-много позже, в годы войны и блокады, я заметил, что в опасные, особо серьезные моменты жизни женщины нередко бывают более экономны, более сдержанны в интонациях и мимике, нежели мужчины.

Но, быть может, главное ударное действие этого пения заключалось в самом содержании песен: очень много было в них надрыва.

Как на кладбище Митрофаньевском

Отец дочку родную убил...

Так начиналась одна из них. Далее выяснялось, что отца на это преступление подговорила мачеха, и вот он повел дочку на кладбище, якобы для того, чтобы помолиться с нею на могилке ее матери, -- и там, надеясь, что все останется в тайне, совершил злодеяние. Характерно, что мачеха в песне осуждалась более строго, нежели непосредственный исполнитель ее злого умысла.

Очень популярна была среди девочек песня о том, как "Маруся отравилась":

Маруся, ты, Маруся,

Открой свои глаза, -

А доктор отвечает

-- Она уж померла...

Уж семь часов пробило,

Все с фабрички идут,

А бедную Марусю

К могилочке несут...

Песня эта длинная, с лирическими, бытовыми и медицинскими подробностями; сочинил ее человек хоть и не шибко грамотный, но талантливый -- несомненно.

Много трагизма было и в песне о медицинской сестре первой мировой войны, тогда еще всем памятной:

Вот солдат письмо диктует.

"Здравствуй, милая жена,

Жив я, рана не опасна,

Скоро дома буду я"

Вот сестрица пишет, пишет,

А на сердце тяжело

Муж ее давно убитый,

Сердце кровью залило...

Сейчас все это погребено под пластами времени. И "Марусю", и "Сестрицу" помнят уже очень немногие, и количество этих немногих с каждым днем уменьшается. На меня, мальчугана, песни эти производили сильнейшее впечатление, -- и пусть надрыва в них хоть отбавляй, это не подавляло, не вгоняло в тоску, а вызывало в душе какие-то сложные сдвиги -- сдвиги не к худшему, а к чему-то лучшему. Да и то сказать, от грустных песен еще никто на свете не повесился, а жизнь они, быть может, спасли не одному, -- только статистически доказать это не так-то легко.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*