Стивен Кинг - Монстр
И все же, несмотря на все это, Джек не чувствовал себя сволочью. Он не чувствовал себя плохим. Себя он всегда воспринимал как Джека Торранса, по-настоящему симпатичного парня, которому следует научиться справляться со своим норовом до того, как в один прекрасный день грянет беда. Точно также следовало научиться обуздывать свое пьянство. Но он, бесспорно, был не только физиологическим, но и эмоциональным алкоголиком, и между первым и вторым существовала взаимосвязь, но в таких глубинах его существа, куда и заглядывать-то не захочешь. Были ли коренные причины взаимосвязаны или нет, имели они социологическое, психологическое или физиологическое происхождение, Джека не волновало. Дело приходилось иметь с результатами: с трепками и взбучками от папаши; с отстранением от занятий и попытками объяснить, как порвал в драке на детской площадке школьную одежку; а позже - с похмельем, с медленным растворением клея, скрепляющего его брак; с одним-единственным велосипедным колесом, погнутые спицы которого торчали в небо; со сломанной рукой Дэнни. И, конечно, с Джорджем Хэтфилдом.
Джек чувствовал, что свалял дурака, сунув руку в Великое Осиное Гнездо Жизни. Образ был омерзительным. Но в качестве камеи реальности казался полезным. В разгар лета рука Джека сунулась под какие-то сгнившие планки и кисть этой руки, да и всю её теперь снедал священный, праведный огонь, разрушающий сознательные мысли, делающий устаревшей концепцию цивилизованного поведения. Можно ли ожидать от вас, что вы поведете себя, как мыслящее человеческое существо, если вашу руку пронзают раскаленные докрасна острые иглы?
Можно ли ожидать, что вы будете жить в любви и согласии со своими родными и близкими, если порядок вещей (порядок, который Джек считал столь невинным) таков, что из дыры поднимается коричневое разъяренное облако и стрелой мчится прямо на вас? Можно ли считать вас ответственным за свои поступки, если вы сломя голову несетесь по покатой крыше в семидесяти футах над землей, не зная куда, забыв, что направляемые паникой спотыкающиеся ноги могут привести вас к неуклюжему падению на водосточный желоб и дальше, вниз, где на бетоне поджидает смерть? Джек думал, что нельзя. Когда по глупости суешь руку в осиное гнездо, то не заключаешь с дьяволом договор позабыть про свое цивилизованное "я" с его ловушками - любовью, уважением, честью. Это просто случается с вами. Пассивно, не говоря ни слова, вы перестаете быть существом, которым управляет рассудок, и превращаетесь в существо, управляемое нервными окончаниями; из человека с высшим образованием за пять секунд вы превращаетесь в воющую обезьяну.
Он подумал про Джорджа Хэтфилда.
Высокий, с лохматыми светлыми волосами, Джордж был без малого оскорбительно красивым юношей. В тесных вареных джинсах и стовингтонской фуфайке с небрежно закатанными по локоть рукавами, обнажавшими загорелые руки, парнишка напоминал Джеку молодого Роберта Редфорда, и он сомневался, что нравиться для Джорджа - проблема. Не большая, чем десятью годами раньше для того чертенка-футболиста, Джека Торранса. Он мог, не покривив душой, сказать, что не испытывает к Джорджу ревности и не завидует его красоте; фактически, Джек почти бессознательно начал рассматривать Джорджа как физическое воплощение героя своей пьесы, Гэри Бенсона - отличный контраст с мрачным, сгорбленным, стареющим Денкером, который постепенно так возненавидел Гэри. Но сам Джек Торранс никогда не испытывал подобных чувств к Джорджу. Будь это так, он бы понял это. В этом он был совершенно уверен.
На его уроках в Стовингтоне Джордж плавал. К академической успеваемости футбольной и бейсбольной звезды больших требований не предъявляли, а тот довольствовался "С" и время от времени "В" по истории или ботанике. Свирепый соперник на поле, к учебе Джордж был равнодушен такие в классной комнате развлекаются. С этим типом людей Джек был знаком больше по собственной учебе в средней школе и колледже, чем из своего преподавательского опыта, полученного из вторых рук. Джордж Хэтфилд был притворщиком. Он умел быть в классе спокойным и нетребовательным, но, если применить верный набор стимулов к соревнованию (все равно как приложить электроды к вискам чудовища Франкенштейна, кисло подумал Джек), Джордж мог превратиться в сокрушительную силу.
В январе Джордж вместе с двумя дюжинами других учеников пробовался в дискуссионную команду. С Джеком он был вполне откровенен. Его отец - юрист акционерного общества - хотел, чтобы сын пошел по его стопам. Джордж, не ощущая пламенного призвания заняться чем-то другим, не возражал.
Оценки у него были не самыми лучшими, но это, в конце концов, была лишь средняя школа, а времени оставалось ещё немало. Если бы "может" вдруг превратилось в "должен", отцу Джорджа было на кого нажать. Собственные атлетические таланты Джорджа открыли бы и иные двери. Но Брайан Хэтфилд считал, что его сын должен войти в дискуссионную команду.
Неплохая практика, к тому же что-то именно в таком роде всегда ищут экзаменационные комиссии в юридических колледжах. Поэтому Джордж занялся дебатами, а в конце марта Джек выгнал его из команды.
В конце зимы внутрикомандные диспуты воспламенили спортивную душу Джорджа Хэтфилда. Он стал беспощадным и решительным спорщиком, яростно подготавливая свои "за" или "против". Неважно, каков был предмет спора легализация марихуаны, восстановление смертной казни или дотации на дефицит горючего. Джордж стал докой, но был так агрессивен, что не заботился, на чьей окажется стороне - черта, знал Джек, редко встречающаяся и ценная даже для спорщиков высокого уровня. Душа настоящего спорщика не слишком-то отличается от души политического авантюриста - и тот, и другой страстно заинтересованы в решающем шансе. Пока все шло хорошо.
Но Джордж Хэтфилд заикался.
Этот недостаток был незаметен в классной комнате, где Джордж всегда бывал спокойным и собранным (сделал он домашнее задание или нет) и, уж конечно, не бросался в глаза на футбольном поле Стовингтона, где разговорчивость не является доблестью и где иногда за излишнюю тягу к спорам можно вылететь из игры.
Джордж начинал заикаться, когда как следует заводился на диспуте. Чем больше он горячился, тем хуже выходило. Стоило ему почувствовать, что аргументы оппонента никуда не годны и однообразны, как между его речевыми центрами и ртом возникало нечто вроде интеллектуального столбняка, так что он прочно застревал на одном месте, а время бежало. Больно было смотреть на это.
- И-ит-так я д-д-думаю, мы должны сказать, что ф-ф-факты в с-случае, п-приведенном мистером Д-Д-Д-Дорски, те-теряют свою ак-ктуальность из-за н-недавнего ре-ре-шения, спущенного сверху в-в-в...
