Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка
На улице тоже толпились люди. По городу поползли слухи: Ян ван Лоо продает самую дорогую в мире луковицу. Говорили, будто цена на нее накануне взлетела до небес. Шепотом передавали все новые подробности. Луковица стоит больше мешка золота; нет, больше, чем корабль, груженный золотом; больше целого каравана кораблей, груженных золотом; больше, чем все золото в государственной казне. За нее дают столько денег, что на них можно всю жизнь кормить всех жителей страны. Она такая дорогая, что даже на целом свете не найдется столько денег, чтобы купить.
– Но это просто луковица, – возражал кто-то. – Они все похожи друг на друга. Как их отличить?
Ян сбежал в кухню. Он больше не мог выносить лица кредиторов, тем более что беседа в гостиной прекратилась. Художник чувствовал, как в посетителях растет агрессия. Конечно, они уже не сомневались в том, что никакой луковицы не существует. Они и раньше подозревали, что он лжет, а теперь их подозрения превратились в уверенность. Они убедились, что стали жертвами чудовищного надувательства, и как бы он ни пытался успокоить их, уверяя, что Геррит вот-вот придет, что трое скупщиков уже ждут их на Петушьем рынке, что еще совсем немного и деньги будут у них в руках, – их вера в него, и без того не слишком крепкая, исчезла.
Ян сидел в кухне, глядя на рассыпанную на полу кучку пальцев. Во время сборов он уронил гипсовую руку, и ее остатки валялись теперь в углу. Как он мог доверить луковицу Герриту? Этот парень просто полоумный. Впрочем, нет – это он, Ян, полный идиот. Надо было настоять на своем и пойти самому. Взять с собой доктора. Он сошел с ума.
Наверное, София уже беспокоится. У него почти не было времени о ней думать. Странно, ее фальшивая смерть словно отодвинула ее куда-то в тень. Теперь София ждет новостей о том, что он продал луковицу и оплатил долги; ждет его. В ночь перед отплытием они должны переночевать в доме Маттеуса. Лизбет приготовит им на прощание вкусного гуся.
В этот момент Ян уловил какой-то слабый звук. Он быстро вернулся в студию и кинулся к окну. Услышал пение, сразу узнал его, как отец узнает в толпе голос своего ребенка.
Весною девушки в цвету
Как розы хороши…
Голос становился все громче. Толпа на улице веселилась. Из темноты, пошатываясь, появился Геррит.
Не трону я ваш дивный сад,
Цветочки не помну…
Он споткнулся, но удержался на ногах и шагнул к двери. Ян рывком распахнул ее.
– Где ты шлялся, черт побери? – воскликнул он. – Я же сказал тебе сразу идти домой!
– О, я… – Геррит с трудом выговаривал слова. – Я… сражался с испанцами. – Одной рукой он прижимал что-то к груди, а другой энергично размахивал. – Вжик, вжик! Я сражался и победил. – Он заморгал, уставившись на сидевших в комнате людей. – Привет. У вас что, вечеринка? Можно присоединиться?
– Нет, – ответил Ян. – У нас не вечеринка. Мы ждем тебя. – Он усадил Геррита на стул. – Где пакеты? – Ян говорил медленно, словно обращался к слабоумному. – Те, что я просил принести? Где они?
– Тут. – Геррит с гордым видом распахнул куртку и вытащил два свертка. Они были сильно помяты, с почти развязавшейся бечевкой. – Доставил, как вы велели.
Он передал их Яну. Тот взял свертки и положил на стол. Все собравшиеся в комнате уставились на них, затаив дыхание. Воцарилась тишина, слышалось только пыхтение Геррита, отдувавшегося после своей «драки». Ян развернул первый пакет. Внутри лежали комки краски, кое-как замотанные в клочок бумаги. Все молчали. Ян открыл второй пакет. Там лежало несколько сплющенных пирожных.
– Простите, сэр, – промычал Геррит. – Они, того… слегка помялись… во время схватки… когда я бил испанцев…
– А где луковица тюльпана? – тихо промолвил Ян.
Слуга уставился на него, открыв рот.
– Что?
– Третий пакет, Геррит. Там была луковица тюльпана.
– А, вы про лук? Я его съел.
58. София
Нельзя почистить лук, не пролив слез.
Якоб Катс. Моральные символы, 1632 г.У меня пошла носом кровь.
– Со мной тоже такое бывает, когда я волнуюсь, – заметила Лизбет. Она гладила для меня платье. На столе стоял горячий утюг. – Наклонитесь над ним. Пусть упадет несколько капель, это помогает.
Я склонилась над утюгом. Кровь зашипела на раскаленном железе. Я вдруг почувствовала, как мне не хватает Марии и ее суеверий. Мы долго находились вместе, сблизились друг с другом, но теперь я больше ее не увижу. Даже не узнаю, как сложилась жизнь у нее и малышки. Сработает ли ее уловка насчет кормилицы? Не будет ли дочка слишком похожа на нее? Бесполезные вопросы. Смерть вырывала меня из круга живых, и скоро я навсегда уеду из страны.
Мне было одиноко. Я могла общаться только с этой женщиной, Лизбет, которую раньше никогда не видела. Где Ян? Я откинула голову и прижала к ноздрям платок. Утюг меня не вылечит. Во мне еще слишком много крови; я жива.
Где же он? Церковные колокола пробили восемь. Лизбет отправилась вниз, забивать гуся. Я достала свои четки: это все, что у меня осталось, я буквально вцепилась в них после смерти. «Святая Мария, матерь Божья…» Я перебрала все бусинки на четках, молясь о том, чтобы Ян поскорее пришел. Какое кощунство: просить об успехе собственной измены, – но ведь я все равно уже проклята.
Наконец кровь остановилась. Я сняла ночную рубашку и натянула одежду, какую оставила мне Лизбет: сорочка, черная юбка, черное платье и корсет. Никакой экзотики: хватит с меня игр. Я пойду в черном, накинув синий плащ, который надевала жена зеленщика, изображая Мадонну.
Я села на кровать и стала ждать. Снаружи доносились голоса и детский визг. Маттеус гонялся за малышами по всему дому.
– Я чудище, я вас проглочу! – ревел он.
Лизбет упрашивала его:
– Не возбуждай их. Они не будут есть за ужином.
В коридоре прогремели шаги, и все затихло. Где-то вдалеке залаяла собака. Я чувствовала себя отрезанной и от этой шумной семьи, и от самой жизни. В Утрехте меня оплакивали мать и сестры. Я старалась об этом не думать. В свое время я оставила Корнелису записку на случай своей смерти, прося его поддержать моих близких: возможно, это упрочит их благосостояние, но вряд ли утешит. Неподалеку, в доме на Геренграхт, Корнелис скорбел по усопшей жене. Как я могла так поступить с ними? Оказаться жесткой и принести их в жертву ради собственного счастья? Я могу сбежать хоть на край света, но они навсегда останутся со мной, в моем кровоточащем от боли сердце.
На колокольне пробило четверть. Дрожащими руками я раскладывала на коленях плащ. Ян уже должен был прийти. Что случилось? От него никаких известий, ни одной записки. Дом погрузился в тишину. Даже голос Маттеуса затих. Я не решалась выйти из комнаты: меня не должны увидеть дети.
Вскоре я услышала на лестнице шаги. Медленные и тяжелые: поступь старика. Это Корнелис. Открыл мой гроб и увидел в нем песок. Меня разоблачили. Ступеньки громко скрипели. Странно, но во мне не было страха. Наоборот, я чувствовала облегчение. Все кончено. Дверь открылась, и в комнату вошел Ян. У него был ужасный вид: серое лицо, опущенные плечи. Он молча опустился на кровать – ни приветствий, ничего.
– Мы проиграли, – наконец произнес Ян.
Мне не сразу удалось вникнуть в рассказанную им историю. Геррит съел луковицу тюльпана? О чем он говорит? Ян сказал, что они забрали все.
– Кто?
– Мои кредиторы. Картины, одежду – все. – Он помолчал. – Скорее всего они подадут на меня в суд. Не считая доктора: он не сможет, потому что тогда все узнают о его делишках. Моих средств не хватит, чтобы расплатиться с долгами. Даже с их четвертой частью.
Ян взял меня за руку, усадил на кровать и стал гладить мои пальцы.
– Прости меня, любовь моя. Я был дураком. Но кто бы мог предвидеть подобную нелепость?
– То, что мы совершили, гораздо хуже, чем нелепость, – пробормотала я.
Мы сидели рядом, плечом к плечу. Я думала о греховности – о нашем глубоком, неискоренимом беззаконии. Бог все это время следил за нами.
– Мы сделали нечто столь ужасное.
– Послушай меня, дорогая…
– Мы это сделали. И должны быть наказаны.
– Мы любили друг друга. – Ян взял меня за подбородок и повернул к себе. – И любим до сих пор. Вот почему мы все это затеяли, ты помнишь?
Я смотрела в его лицо: блестящие синие глаза, всклокоченные волосы.
– Ты умерла, – продолжил он. – Мы не можем оставаться в Амстердаме, нам придется уехать. Мы начнем все заново, пусть с пустыми руками, но начнем. Ты согласна жить со мной в бедности?
Я не слушала его. «Дайте мне ее поцеловать!» – кричал Корнелис, когда его оттаскивали от моего тела. Где-то там, в темноте, моя мать рыдала над своей умершей дочерью.
– Мы справимся, мое сокровище, – с жаром говорил Ян. – Мы по-прежнему можем уплыть завтра утром, еще не все потеряно. Я попрошу Маттеуса одолжить мне денег на проезд и расплачусь с ним, как только найду работу. Уверен, у меня будет много работы… – Он схватил меня за плечи. – Не отчаивайся, любовь моя.
