Дэн Симмонс - Гиперион. Падение Гипериона
– О чем вы задумались? – нарушил Консул затянувшееся молчание.
Ламия улыбнулась.
– О будущем. И о Джонни.
– О да! – подхватил Силен. – О поэте, который так и не стал Богом.
– Как по-вашему, что случилось с его второй личностью? – негромко спросила Ламия.
Консул развел руками.
– Вряд ли она пережила гибель Техно-Центра. А вы что об этом думаете?
Ламия покачала головой.
– Мне остается лишь завидовать. Сколько людей его видело! Даже Мелио Арундес столкнулся с ним в Джектауне.
Они выпили за Мелио, который пять месяцев назад улетел с первым же спин-звездолетом ВКС, возвращавшимся в Сеть.
– А я его так и не встретила. – Ламия хмуро уставилась в свой бокал с бренди. Она чувствовала, что слегка пьяна. Надо будет обязательно принять антиалкогольные таблетки, чтобы не причинить вред ребенку. – Я возвращаюсь, – объявила она, поднимаясь. – Завтра мне нужно встать затемно, чтобы полюбоваться вашим взлетом на фоне рассвета.
– Может, переночуете на корабле? – предложил Консул. – Из гостевой каюты открывается чудесный вид на долину.
Ламия отрицательно покачала головой.
– Мой багаж в старом дворце.
– Мы еще увидимся, – сказал Консул. Они снова обнялись, быстро, чтобы скрыть блеснувшие в глазах слезы.
Мартин Силен проводил ее до Града Поэтов. Они прошли освещенную галерею и остановились у дверей ее комнаты.
– Ты действительно висел на дереве, или это было что-то вроде фантопликации, а сам ты спал во Дворце Шрайка? – спросила Ламия.
Поэт ткнул пальцем в то место на груди, откуда торчал стальной шип.
– Был я китайским мудрецом, воображавшим себя бабочкой, или бабочкой, воображавшей себя китайским мудрецом? Ты об этом, детка?
– Об этом.
– Да, – ответил Силен негромко. – Я был и тем, и другим. И оба были настоящие. И обоим было больно. И я буду вечно любить и лелеять тебя за то, что спасла мне жизнь. За то, что ходила по воздуху. Такой ты и останешься в моей памяти. – Он взял ее руку и нежно, почтительно, почти благоговейно, поцеловал. – Пойдешь к себе?
– Нет, хочу немного прогуляться по саду.
Поэт нахмурился:
– У нас здесь есть патрули – роботы и люди – и Грендель-Шрайк еще не выходил на «бис»… Но будь осторожна, ладно?
– Не забывай, – поддразнила его Ламия, – я гроза Гренделей. Хожу по воздуху и превращаю их в хрупких стеклянных чертиков.
– Угу, только из сада не выходи. Ладно, детка?
– Ладно, – сказала Ламия и коснулась своего живота. – Мы будем начеку.
Он ждал в саду, в уголке, куда не проникал свет.
– Джонни! – вырвалось у Ламии, и она бросилась вперед по дорожке.
– Нет. – Он покачал головой и поспешно сдернул шапку.
Те же рыжевато-каштановые волосы и светло-карие глаза, та же улыбка. Только одет как-то странно: куртка из толстой кожи, подпоясанная широким ремнем, тяжелые башмаки, в руке трость.
Ламия застыла в нерешительности.
– Конечно, – прошептала она и хотела дотронуться до него, но под рукой оказался воздух, хотя характерного для голограмм мерцания не было.
– Тут сохранились довольно плотные поля метасферы, – пояснил он.
– Угу, – согласилась она, совершенно не понимая, о чем он. – Вы другой Китс. Близнец Джонни.
Юноша улыбнулся и протянул руку к ее выпуклому животу.
– То есть что-то вроде дяди?
Ламия молча кивнула.
– Это ведь вы спасли ребенка… Рахиль?
– Вы видели меня?
– Нет. – У Ламии вдруг перехватило дыхание. – Но я чувствовала ваше присутствие. – Она помолчала. – Уммон говорил о Сопереживании, ипостаси людского Высшего Разума. Это ведь не вы?
Он покачал головой, и его кудри сверкнули в тусклом свете фонарей.
– Нет, я всего лишь Тот, Кто Приходит Раньше. Предтеча. И чудес особых не совершал – разве что ребенка подержал, пока его у меня не забрали.
– Так вы не помогали мне… драться со Шрайком? Ходить по воздуху?
Джон Китс засмеялся.
– Нет. Так же, как и Монета. Все это, Ламия, сделали вы сами.
Она замотала головой.
– Быть не может.
– Почему же? – Он опять улыбнулся и снова протянул руку, словно хотел коснуться ее живота, и Ламии показалось, что она ощущает давление его ладони.
– О строгая невеста тишины, дитя в безвестье канувших времен… – прошептал он. – Матери Той, Кто Учит, несомненно, положены кое-какие поблажки![61]
– Матери Той… – Ламию внезапно замутило. Слава Богу, рядом оказалась скамейка. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой неуклюжей, но седьмой месяц – есть седьмой месяц, и сесть ей удалось с немалым трудом. Аналогия с дирижаблем, причаливающим к башне, напрашивалась сама собой.
– Той, Кто Учит, – повторил Китс. – Даже предположить не могу, чему Она будет учить, но это изменит всю вселенную и положит начало тому, что не утратит важности и через десять тысячелетий после нас.
– Мой ребенок? – вымолвила она, чувствуя, что ей не хватает воздуха. – Наш с Джонни ребенок?
Двойник Китса потер щеку.
– Слияние человеческого духа и логики ИскИнов, которое безуспешно искали Уммон с Техно-Центром, – сказал он и отступил на шаг. – Хорошо бы оказаться здесь, когда Она будет учить тому, чему должна научить. Увидеть все собственными глазами.
Голова Ламии шла кругом, но что-то в его тоне насторожило ее:
– В чем дело? Ты разве уйдешь? Куда?
Китс вздохнул:
– Техно-Центр исчез. Здешние инфосферы слишком малы, чтобы вместить меня… даже частично. Остаются ИскИны кораблей ВКС, но, боюсь, это не для меня. Не терплю приказов.
– А больше негде?
– Метасфера, – с таинственным видом ответил он и оглянулся. – Но там львы, и тигры, и медведи. А я еще не готов.
Ламия пропустила эту тираду мимо ушей.
– Есть идея, – заявила она. И тут же изложила ее.
Двойник ее возлюбленного обнял ее своими бесплотными руками и сказал:
– Вы чудо, мадам. – И вновь отступил в сумрак.
Ламия покачала головой.
– Всего лишь беременная женщина. – Она положила руку на живот и пробормотала: – Та, Кто Учит, надо же. – Затем обратилась к Китсу: – Раз уж ты у нас архангел, посоветуй, как ее назвать?
Ответа не последовало, и Ламия огляделась по сторонам.
В саду никого не было.
Ламия пришла в космопорт на рассвете. Проводы получились не слишком веселые. Мартин, Консул и Тео страдали от головной боли, поскольку пилюли от похмелья исчезли вместе с Сетью. Одна Ламия была в чудесном расположении духа.
