Сергей Абрамов - 05-Мой престол - Небо (Дилогия)
«Мы же все — в смокингах, Иешуа! Нет, горожане точно сойдут с ума».
«Они все спят, Кифа. А потом, мифом больше, мифом меньше — кто считает? На ход Истории наши смокинги вряд ли повлияют…»
Он был прав. Ничего на ее ход не влияет. Она сама его, ход свой, славно корректирует и мчится вперед на всех парах…
А Иерусалим, Иершалаим, Великий Город и вправду спал уже. Пусты улицы, нет света в домах. А запахи-то, запахи, с ума сойти! Забыл Петр прошлое — не вообще прошлое, а свое собственное, огромный кус жизни, а он — вот он, жив как ни в чем не бывало, ждет Петра домой.
Домой… Слово-ключ?.. Иешуа сказал: «Мы дома». Прав был: дом это. Как ни поверни — родной…
А неподалеку и есть родной! Двадцать минут ходу — и Нижний город, дом Петра, подвал с нишей для тайм-капсулы, в которой, не исключено, так и хранится, прижатое камнем, прощальное письмо Иешуа…
«Ко мне, Иешуа?»
«Сначала — к тебе. Пусть гости переведут дыхание. А потом — в Храм».
«Вот там-то не спят!..»
«Я же сказал: чудом больше…»
Через полчаса все они уже сидели за накрытыми (опять Иешуа заранее все устроил!..) столами, вернее, не сидели, а, как принято в Иудее, полулежали на кушеточках и вкушали (именно это слово!..) нехитрые, но так волнующе исторические яства — жареную баранину, зелень, спелые фрукты, — заливая все это добрьм галилейским вином. Мастера легко раскрепостились, оттаяли, вошли в нормальное свое состояние — даром что нечасто встречались друг с другом, а уж чтоб всем вместе собраться — это только Иешуа и смог сотворить Тоже чудо в своем роде… А обсудить им, профессионалам, было что и овеществленная способность человека уходить в бросок без помощи всяких технических приспособлений, и возможность телетранспоп-тировки во времени больших объемов вещества типа дома, да и просто радость от нежданного чуда — оказаться в первом веке, где никто из них, кроме Петра, не бывал — не дотягивался.
Иешуа охотно объяснял все, что умел объяснить, а Мастера — люди прагматичные, — легко отбросив бытовые понятия «верю — не верю», вытаскивали из него не слишком ясное «знаю». Что знал то не скрывал.
Мари, похоже, сразу освоилась в доме Петра, хотя и странновато смотрелась в кринолине на мраморной лавке за мраморным столом да еще когда каменный потолок прямо-таки нависал над ее высоченной башней из волос. Впрочем, мужики в смокингах здесь тоже смотрелись странно — словно вся топ-компания взялась из какого-то супер-дупер-фантастического фильма про далекое даже для Мастеров будущее, где легко собраться на бал в жутко старинном, но славно сохранившемся замке французских баронов и так же легко по мимолетной прихоти всей компанией перенестись оттуда на пару тысяч лет назад — в несохранившийся дом богатого иудейского горожанина: винца попить галилейского.
Иешуа был прав: требовался этот час, чтобы привести в нормальное состояние не очень близких друг другу людей, вернуть им исчезнувшую было коммуникабельность, да и обещание выполнить: шампанским пригрозил, ужин посулил, из шато Левенкур выдернул (хотя и само шато с собой прихватил) — так вот вам ужин, вот вам шампанское. В смысле — красно amp; сухое с Голанских высот.
«Что Мари для тебя, Иешуа?» — рискнул спросить Петр.
Тот нежданно легко откликнулся:
«Друг, Кифа. Друг, которому нужен не Мессия, не пророк и чудотворец, не спаситель мира от того-сего, пятого-десятого, а просто человек. Который, знаешь ли, живой. Устает, расстраивается, обижается… У вас, русских, есть смешное выражение: „поплакать в жилетку“. Иногда это нужно — поплакать. „Сеявшие со слезами, будут пожинать с радостью“… А еще живой человек умеет просто радоваться: не победе над темными силами, а хорошей погоде, к установлению которой он не имеет никакого отношения, солнышку, теплому морю и горячему песку. Да мало ли чему?.. Но у вас нет выражения „посмеяться в жилетку“…»
«Смеются в голос, а не украдкой, Иешуа… Но помнишь ли ты, мой товарищ и соратник, что Мари — женщина?.. Ведь когда мужчина плачет в жилетку женщине это больше, чем дружба… Но тогда вопрос: вероятно ли такое чувство к женщине, которая пришла к мужчине, чтобы предать его?»
«Пришла, чтобы предать… Знаешь, Кифа, важно не то, с чем пришла, а то, с чем осталась — придя…»
«Я не узнаю тебя, Машиах…»
«Я слишком долго жил только ради Веры, ради идеи и не замечал жизнь вокруг себя. Потом я решил идею применить к жизни вокруг, но она, идея, оказалась… нет, не ненужной… скорее, отторгнутой этой жизнью. Как розе требуется одна почва, а кактусу — совсем другая, так моей — подчеркиваю: моей, мною взлелеянной! — идее Бога земная почва оказалась непригодной».
«Но не ты, а Бог дал эту Веру нашей земле — со всеми ее почвами! Что ж, выходит. Он ошибся?.. Тогда почему ты, смертный, берешь на себя ошибку Всевышнего?»
«А сли это была не ошибка? Если Он сделал это сознательно?.. Идея соединить несоединимое — она, знаешь ли, двигала многими большими умами. И кое у кого получалось…»
«А у Бога, значит, не получилось…»
«Еще не получилось…» — Слово «еще» прямо-таки вспыхнуло в голове Петра.
«А когда…»
«Один Бог знает, — перебил Петра Иешуа. — Наш спор схоластичен, Кифа. Давай закончим его. У меня нет времени ждать, пока у Господа свершится задуманное. И потом: что именно из задуманного? Если говорить словами Книги, то человечество погрязло в грехе и продолжает тонуть в нем. А если по-современному: процесс распада необратим. Что в конце?.. Помнишь в Откровении Иоанна Богослова — не нашего, того, кто взял его имя! — сказано о семи Ангелах: „Идите и вылейте семь чаш гнева Божия на землю“. Чаши гнева, чаши ярости Его этого ли мне ждать? Или по-другому: это ли мне пытаться предотвратить? Я не Бог, Кифа, я тысячу раз твердил это, и я не могу, не умею соперничать с ним. Но я могу и умею не позволить пролиться этим чашам там, где они еще не предсказаны…»
«Где это?»
«Далеко… И не в том дело — где. А в том, что могу я это сделать лишь благодаря тому устройству, которое ты — или те твои помощники в Иершалаиме вставили мне, двенадцатилетнему мальчишке, в мозг…»
«Мне просить у тебя прощения?»
«Зачем? В чем ты виноват? Все твои действия в первом веке были подчинены одной — тогда для тебя высокой! — цели: спасти Историю. Это потом, позже ты понял, что ее не от чего спасать, она неуклонна, как явление природы, как смена времен года… Более того, я благодарен тебе. Дважды».
«Объясни».
«Первый раз — именно за матрицу, которая сделала меня — мной. Я думаю, Кифа, что быть плотником в Тешили — да, надежно, спокойно, понятно, но знать все и уметь все — это особый дар и особое счастье… А второй раз — за открывшееся мне знание о матрице. Я понял, что потерял свою миссию, Кифа, и ничуть не огорчен. Я ничего не должен Богу. Я никому ничего не должен, хотя Вера моя по-прежнему со мной. И Бог — в моей душе. И делу своей жизни я не изменю».
