Коллектив авторов - Полдень, XXI век (ноябрь 2010)
Тоскливо поглядывая на часы, Николай Николаевич думал о том, что режим дня летит ко всем чертям, но все пытался переубедить племянника не губить молодую жизнь на неверной актерской стезе.
Племянник, однако, был непреклонен и не желал ни возвращаться в родные пенаты, ни посвящать себя другой профессии.
Ни на чем не сойдясь, отправились спать.
В квартире Николая Николаевича имелось две комнаты. Он постелил племяннику на диване в гостиной, тот лег и чуть ли ни в ту же секунду гулко захрапел. А Николай Николаевич лишь под утро забылся тревожным сном, в котором видел страшное: его квартира превратилась в театр, на сцене возвышался стоящий на диване Геннадий, потрясающий черепом коня вещего Олега и громко вопрошающий: «Быть или не быть?!». «Не быть!» – попытался было крикнуть Николай Николаевич, но был заглушен ревом аплодисментов. Затем, словно из тумана, выплыло скорбное лицо сестры Нюси, бросившей ему печальный упрек: «Не уследил! Проворонил!». Он хотел объяснить, что сделал все что мог, но Нюся превратилась в большую черную ворону и принялась зловеще каркать.
«Кар-кар, кар-ррр!» – слышал Николай Николаевич, пока не сообразил, что это рычит над ухом будильник.
Николай Николаевич проснулся в поту. Он чувствовал себя невыспавшимся и вялым. Нужно было подняться и приступить к утренней гимнастике, но тело предательски требовало оставаться и дальше в уютной постели вопреки заведенному порядку.
«Началось», – мрачно подумалось ему.
Он все же заставил себя встать и неохотно сделал несколько упражнений, а затем отправился умыться.
Ванная была занята. Племянник стоял под душем, радостно сообщая миру: «Да, и томлюсь тоскою по любви!».
Томимый другой тоскою Николай Николаевич поплелся на кухню готовить завтрак.
К счастью, был выходной, и можно было не торопиться на работу, а сесть и подумать, как же теперь быть.
Завернутый в одно полотенце, из душа вывалился красный и распаренный Генка. Энергетические волны, исходившие от его молодого, пышущего здоровьем организма, были почти физически ощутимыми.
– Доброе утро! – провозгласил племянник.
– Доброе, – буркнул Николай Николаевич и почувствовал, что злится на Гену за один факт его существования. – Ну что, не передумал за ночь глупостями заниматься?
– С чего бы это вдруг? – удивился племянник, наливающий в кружку чай.
– Я надеялся, может, ты образумишься, – вздохнул Николай Николаевич. – Разве ты не понимаешь, что актерская профессия – одна из самых непостоянных в мире? Ладно, допустим, у тебя талант. Разве все талантливые актеры добиваются успеха? Возьмем, к примеру, Ван Гога…
– Это художник, – напомнил Гена.
– Я в курсе, – обиделся Николай Николаевич. – Не в этом суть – художник или актер. А в том, что даже гениальный мастер может оказаться непонятым своими современниками. Никто его картины покупать не хотел, и в результате что? Нищета, ухо...
– Но со мной-то такого не произойдет! – воскликнул Гена. – Кстати, я ушами шевелить умею. Хотите, покажу?
– Покажи, – обреченно сказал Николай Николаевич. Геннадий показал.
– Ты думаешь, умение шевелить ушами – это гарантия славы?
– «Что слава? – Яркая заплата на ветхом рубище певца», – начал было с выражением читать Гена, но был жестко пресечен.
– Сможешь ли ты найти работу? Сколько будешь зарабатывать? Да и поступишь ли вообще в свой театральный? – атаковал его вопросами Николай Николаевич. – Ни определенности, ни стабильности, ни уверенности в завтрашнем дне!
– Но, дядя Коля, это же моя мечта, – сказал Генка серьезно. – Разве может человек бросить свою мечту, даже не попробовав ее осуществить? Неужели вы никогда не мечтали и не пытались добиться того, чего вам больше всего на свете хотелось?
И, глядя в его широко распахнутые, горящие молодым огнем глаза, Николай Николаевич вдруг понял, что племянника никакими разговорами и доводами рассудка не переубедить.
Так началась совсем другая жизнь.
Присутствие Гены в доме изменило все. Каким-то неведомым образом краски, расцвечивающие немаркие обои и неброскую мебель, начали казаться ярче. В комнатах было светлее обычного, и в воздухе, даже когда племянника не было в квартире, беспрестанно звучал какой-то странный шумок, будто кто-то все время напевал себе под нос или насвистывал.
Геннадий довольно быстро нашел себе какую-то временную работу то ли официантом в ресторане, то ли охранником в банке. Бросил он эту информацию столь небрежно, что Николай Николаевич так и не понял, куда же пошел трудиться племянник, чьи возвышенные мысли были равно далеки и от ресторанов, и от банков. Работал он через день, а в свободное время посещал курсы при театральном институте и возвращался оттуда, палимый творческим огнем и адски голодный. Огонь творчества требовал серьезной подпитки – пельменей, наваристого борща, котлет. Утоляя голод, Гена развлекал дядю декламацией и рассказами о системе Станиславского, и тому оставалось лишь ностальгически вспоминать прежние упоительно тихие вечера, не обремененные необходимостью слушать монолог Чацкого и чистить в огромных количествах свеклу, чтобы наваренного борща хватало на двоих.
По правде сказать, он бы выпер племянника из своей квартиры к лешему, но не мог так поступить по отношению к сестре Нюсе, которая постоянно названивала и, рыдая в трубку, просила приглядеть за мальчиком, раз уж тот пошел по кривой актерской дорожке.
Так и жили: племянник следовал по дороге своей мечты, дядя обеспечивал мечту продовольствием и внимал монологам.
Однажды вечером Николай Николаевич, вернувшись домой после традиционной пятничной игры в преферанс с давним приятелем, застал Геннадия в квартире не одного.
Войдя в кухню, он увидел сидящего за столом племянника, который гневно вопрошал торчащий из стеклянной банки букет разноцветных цветов: «Работать? Для чего? Чтобы быть сытым?» – после чего сардонически захохотал.
Не успел Николай Николаевич изумиться тому, что Генка, вероятно, обезумев на почве актерства, принялся разговаривать с цветами в банках, да еще и выражать при этом какие-то антиобщественные настроения, как откуда-то из-за букета громко захлопали, и тоненький голосок восторженно пропищал: «Браво, Геночка, браво! У тебя самый лучший Сатин из всей нашей группы».
– Добрый вечер, – осторожно дал знать о себе Николай Николаевич.
– Дядя Коля! – радостно воскликнул Генка. – Как хорошо, что вы пришли. Знакомьтесь, это Зина, тоже будет вместе со мной в театральный поступать.
И ткнул пальцем в букет, тот раздвинулся, и оттуда показалась юная особа с белыми круглыми кудряшками на круглой голове, с круглыми же небесно-голубыми глазами под кукольными ресницами и со вздернутым носом.
