Павел Амнуэль - Маленький клоун с оранжевым носом
— Вот оно что… — протянула Анна Наумовна. — Значит… В другой ветви она…
Молчание.
— Да, — сказал я наконец. — Могла. Только…
Сказать ей, о чем я все это время: думал? Скажу, наверно, но не сейчас. Когда все станет ясно мне самому
— Только — что?
— Ну… Она ведь этого не сделала, верно? И нет никаких доказательств того, что она сделала это в другой ветви. Какие могут быть доказательства?
— Она может это помнить, — жестко сказала Анна Наумовна. — Ты же помнишь то, чего с тобой вроде не происходило. Дежа-вю. Ложная память. Вещий сон. Такие вещи особенно запоминаются.
Я пожал плечами.
— Бессмысленно ее об этом спрашивать. И в любом случае… Какое это имеет значение для полиции?
— Да, — сказала Анна Наумовна. — Ты прав. Никакого значения.
Она тихо заплакала, и я не знал, что сказать — я бы и сам, наверно, расплакался, если бы мог, ком стоял в горле, губы вдруг задрожали, и я с трудом взял себя в руки, но слез не было, слез у меня почему-то не было никогда, даже в детстве у меня не получалось поплакать, если мне становилось плохо, как в тот день, когда меня избил соседский мальчишка, с которым, кстати, впоследствии мы очень неплохо играли — у меня пошла носом кровь, сильно болела скула, и вообще было ужасное ощущение униженности и своей неспособности дать сдачи» множество было всяких неприятных эмоций, но слез не было совершенно, я только мычал и на мамины расспросы бормотал что-то невразумительное. Давать сдачи, кстати, я так и не выучился, так уж сложилось, для мальчишки это, конечно, странно, мне кажется, какую-то роль сыграла моя дружба с Аликом: это, конечно, совершенно ненаучное объяснение, и любой физик меня высмеет, но, начиная с определенных пор, мне представлялось, что, выбирая для себя реальность, Алик и меня к ней притягивал, мы были, как единый человеческий организм, симбиоз — не полный, конечно, людьми мы были очень разными и физически, и во многих других отношениях, но судьбы наши в какой-то момент привязались друг к другу, причем право выбора оставалось за Аликом, а я следовал за ним по жизни, будто пес за хозяином.
Я так и сидел напротив Анны Наумовны, пока она не вытерла глаза уголком платочка и не спросила будничным своим голосом:
— Налить тебе еще чаю, Мотя?
— Спасибо, — сказал я.
— Ну ее, эту Ингу, — сказала Анна Наумовна, наливая в мою чашку горячей воды и опуская новый пакетик. На этот раз я все-таки встал и достал из кухонного шкафчика сахарницу.
— Ну ее, — повторила Анна Наумовна. — По-моему, это не тот человек, который… Кто там у тебя еще в списке? Миша Бреннер?
— Вы знаете, что они с Аликом?..
— Конечно, — сказала Анна Наумовна. — Алик мне рассказывал. Ты думаешь, Миша был настолько… что мог…
— Нет, — признал я. — Собственно, сейчас я почти уверен, что нет.
— Тогда кто?
— В том-то и дело, — медленно произнес я, — что есть одно обстоятельство, которое… Полиции-то это все равно, эксперты на это внимания не обратили… и не могли обратить… А я… Мы… Странно, что не подумали раньше. Или… Может, вы все-таки об этом подумал и, Анна Наумовна? Вам не показалось странным в… ну, в том, что было…
— Не понимаю, — прошептала Анна Наумовна. — Что ты хочешь сказать, Мотя? Странным… Это ужасно, это… Господи, я ничего не понимаю! Ничего! Ничего!
Ну, все. Теперь договорить не удастся точно — нервное напряжение перешло обозначенную природой границу, и если сейчас Анну Наумовну не успокоить — не знаю как, таблетку, что ли, какую-нибудь дать выпить, — то…
Я вышел в гостиную и застал Иру в той же позе, в какой оставил полчаса — или сколько там времени прошло? — назад: она сидела на диване, обхватив плечи руками, может, плакала все это время — не знаю.
— Ира, — сказал я, — у тебя есть что-нибудь успокоительное? Анна Наумовна…
— Да, — сказала Ира и поднялась. — Сейчас.
Она прошла на кухню и закрыла за собой дверь.
Я подошел к двери детской и прислушался. Было тихо. Я совершенно не представлял, чем мог заниматься в своей комнате десятилетний мальчишка сутки спустя после смерти отца Плакал? Тупо смотрел перед собой? Играл на компьютере? Слушал музыку в наушниках, чтобы никто не подумал, что ему все безразлично? Может, делал уроки, что уж совсем маловероятно?
Я постучал. Постучал громче. Повернул ручку, приоткрыл дверь и заглянул. Игоря в комнате не было.
Я распахнул дверь и вошел. Постель раскидана — Игорь терпеть не мог застилать постель, обычно это делала Анна Наумовна, когда внук уходил в школу. Компьютер был включен, мигала желтая лампочка: жесткий диск перемалывал какую-то информацию, но экран монитора был темным, и по нему, переваливаясь, ползала надпись на иврите «Мордим» — это было название известной поп-группы, которое Игорь еще в прошлом году сделал заставкой для скринсервера. Значит, минимум десять минут никто к клавишам не прикасался.
Окно было открыто, вечерний ветерок слабо шевелил висевшие на книжном шкафу колокольчики, они даже не звенели.
Движение почудилось мне слева, и я резко повернулся.
— Фу! — сказал я. — Как ты меня напугал…
Игорь стоял, вжавшись в стену, будто его прилепили к ней очень цепким клеем. Смотрел он в мою сторону, а видел… Что-то он, конечно, видел, но вряд ли меня, такой у него, во всяком случае, был взгляд. Отсутствующий? Пустой? Нет, какой-то…
Какой у меня самого был бы взгляд, если бы я думал об отце, которого на моих глазах…
— Игорь, — сказал я, — ты ел что-нибудь сегодня?
Мальчик отлепился от стены и пошел на меня с таким видом, будто собирался пройти насквозь. Может, решил, что я — призрак?
— Эй, — сказал я, — осторожнее, парень, ты что? Подойдя ко мне почти вплотную, Игорь вытянул руки и
уперся ладонями мне в грудь, будто хотел оттолкнуть. Потом руки его упали, я обнял мальчика и почувствовал, как мелкомелко дрожат его плечи — он плакал? Я не мог понять, не видел, так мы и стояли какое-то время. Мне казалось — очень долго, хотя на самом деле прошло, наверно, не больше минуты.
— Так ты ел что-нибудь сегодня? — решительно спросил я, взял Игоря за плечи и повел к постели. Усадил на край кровати и сел перед ним на корточки. Я хотел видеть его глаза, но он отводил взгляд.
— Нет, — сказал он наконец. — Не могу. Тошнит.
— Этот полицейский, — сказал я. — Учитель. Он не очень к тебе приставал?
— Кто? — переспросил Игорь, он никак не мог вернуться из собственного мира, куда ушел, чтобы не видеть, не слышать происходившего.
— Учитель, — повторил я. — Это у него фамилия такая.
— А… — сказал Игорь. — Он мне тоже сказал. А я не понял. Подумал: учитель, из школы. Подумал: зачем он врет, ведь он из миштары…[1]
