Андрей Попов - Дверь в сказочный ад
– Могила?
– Да. Ее легко узнать по железному кресту, перевернутому вверх ногами, на котором еще жива медная табличка с гравировкой его имени. Но из всей этой легенды только два факта неоспоримы: то, что барон Маклин действительно существовал, и что он основал Менлаувер.
Часы торжественно отгремели девять ударов, провожая уходящий час и заодно встречая час грядущий. Я взял миссис Хофрайт за руку, и повел ее по спускающейся лестнице.
– Идемте.
Она лишь кинула в мою сторону короткий удивленный взгляд.
– Идемте, идемте… Я покажу вам ту кладовую, если она существует на самом деле.
Резные столбики балюстрады замельтешили перед глазами, и сердце как-то недобро забилось, стучась наружу и желая покинуть тесноту грудной клетки. Перед глазами — те же стены, то же окно с открытыми шторами, сквозь которое ночью светила луна, те иже мраморные, слегка затертые ступеньки лестницы. Сон был до такой степени похож на антураж реального замка, а вид самого замка — на образы моего кошмарного сна, что одно спуталось с другим, чуть ли не делаясь друг другу тождественным. Была, впрочем, одна разница: целебный солнечный свет привнес сюда цвета и краски. Вот они знакомые библейские сюжеты на гобеленах, в которых омертвелая жизнь и чья-то животворящая смерть веками гармонируют друг с другом.
Вдруг появилась Виктория, наша горничная. Она склонилась передо мной в легком реверансе (опять эти архаичные выходки!) и хотела уже проследовать мимо, но я остановил ее.
– Послушайте, милая моя, ответьте на один вопрос: сегодня ночью вы не заметили какого-нибудь шума, подозрительных звуков или даже криков?
Виктория почему-то краснела всякий раз, когда я к ней обращался. Для чего-то улыбнулась и елейно произнесла:
– Нет, мистер Айрлэнд, абсолютно тихая ночь, — затем она еще раз улыбнулась, думая, что своим ответом доставила мне удовольствие.
«Абсолютно тихая ночь»… — каждое слово этой незамысловатой фразы будто издевалось надо мной. Абсолютно тихая ночь! В разговор вступила миссис Хофрайт:
– Уж если кто-нибудь что и слышал, так это господин дворецкий. Он часто жаловался мне на плохой сон и говорил, что по ночам нередко просыпается от посторонних звуков… Кстати, да вот и он!
Голбинс, услышав, что речь идет о его персоне, остановился. Правильно сделал, так как я бы его все равно остановил.
– Милейший, будьте любезны, подойдите к нам.
Я терпеть не мог признаваться другим в собственных недостатках и слабостях, но в данной ситуации почти с христианским смирением произнес:
– Понимаете, в чем дело… в общем, в моей расстроенной психике.
Он даже не моргнул глазом, а я продолжал:
– Сегодня ночью мне приснился дурной сон. Я сильно кричал… кричал так, что охрип. Скажите, вы что-нибудь слышали?
Дворецкий стал крайне задумчив. Причем, мимика его вечнозастывшего окаменелого лица нисколько не изменилась, стал иным лишь взор — блуждающим и слегка изумленным. Он для чего-то нес с собой большое полотенце — наверное, возвращался с утреннего туалета.
– Н-нет, сэр.
– Вы уверены?
– Все было спокойно. Во всяком случае, для моих ушей. Клянусь вам.
Так. Понятно. И у этого была «абсолютно тихая ночь»…
– Ну хорошо, тогда скажите, где-то после полуночи вы не ходили по замку?
Казалось, самый невинный вопрос, но он почему-то сконфузился, смущенно поглядывая в сторону миссис Хофрайт. Я, в меру своей испорченности, совершенно превратно истолковал этот взгляд, а Голбинс поспешил пояснить:
– Извините… один раз я вставал по нужде. Да, это было где-то после двенадцати.
– Так значит, вы должны были проходить через это место, — мой указательный палец проткнул слой воздуха и замер в направлении той самой площадки.
Он кивнул.
– А с вами по дороге не произошло ничего… необычного?
Дворецкий окончательно был сбит с толку, даже его механическое кукольное лицо приобрело наконец человеческие оттенки. Мы тупо глядели друг на друга, чувствуя, что сами тупеем: медленно, но верно. А что еще оставалось? Спросить его: «Голбинс, здесь на площадке вы случайно не превратились в гипсовую статую?». На меня и без того уже начали поглядывать, как на верного кандидата в шизофреники. Почти не сомневаюсь, что слуги за моей спиной скоро будут весело шептаться и слагать черные анекдоты про то, как мистера Айрлэнда, их нового хозяина, каждую ночь кто-то кушает и никак не может распробовать на вкус. Или еще хлеще: как мистер Айрлэнд встал ночью, взял ружье и пошел охотиться в гостиную собственного замка на нарисованных зверей.
– Извините, сэр, а что со мной могло произойти? — дворецкий настороженно посмотрел на потолок: может, оттуда что-то грозило свалиться?
Хватит, пора заканчивать этот спектакль.
– Все, Голбинс, вы свободны.
Я слышал, как дворецкий, удаляясь, все еще бормочет себе под нос: «и чего могло со мной произойти?». Наступило мимолетное побуждение самому расхохотаться над всем происходящим, да так громко, чтобы рассмешить оконные стекла: дабы те задребезжали, затрезвонили, зазвенели на всю округу о том, как глуп и туп мистер Айрлэнд, бывший апологет просвещения и здравомыслия. Я совершил глубокий отрезвляющий вдох, точно вдохнул в себя целый мир, дегустируя его реальность. Благоухающие лучи юного утреннего солнца, еще не увядшие в вечерней старости, вливались через просторные окна и расплескивались по комнатам замка, затопляя его светом. Мрачные ночные тени забились по отдаленным щелям, врастали в пол и стены, прятались, затаив в себе злость, чтобы вновь, лишь только наступят сумерки, пойти войною на весь мир. Канделябры были давно погашены, светила ночи словно умерли, превратившись в позолоченные памятники о темном времени суток.
Миссис Хофрайт озабоченно глянула на меня.
– Вы хотели что-то показать, мистер Айрлэнд?
– Да нет, ничего… уже ничего.
Но позже, втайне от всех, я все же спустился в подвальные помещения и начал поочередно открывать все двери. Потом в душу ударила черная молния. И возникла она не из хмурых небес, а из самой глубины преисподней.
Вот она, эта комната…
Из моего сна…
Нет, прежде всего спокойствие: здесь не было крови, разбитой в щепки двери, сорванного засова (если бы я все это увидел, тотчас свалился бы в ад, минуя каменный пол). Все, к унылой радости моего приболевшего ума, находилось на своих местах. Чистота и порядок. Но терзающее чувство (вернее — предчувствие), что именно здесь я забавлялся ночью со зверями, не отпускало. Стояли те же ящики с картофелем, банки, склянки. Глянув на стену, я вздрогнул: точь-в-точь такой же маленький огарок свечи мне и приснился… А вот и медное колечко, вбитое в стену, куда я его крепил…
