Кир Булычев - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 36
Народ не спеша выходил из церкви, но на улице, попав под холодный дождь, люди пускались бегом. Анна стояла у двери, сжавшись, свернувшись внутри себя в тугой узел, — а ну как опять слово сорвется? На Анну не обращали внимания — мало ли нищих богомолок приходит сюда? Она стояла терпеливо — и боялась того момента, которого ожидала со страстной надеждой.
Наконец церковь почти опустела. Отец Варсофоний в левом приделе говорил тихо с какой-то бабой, да шуршали черными юбками две старушки, гася догорающие свечи, — и никого больше. Анна собралась с духом и медленно, словно лениво, пошла к батюшке. Каждый шаг давался ей с мукой. Подошла, остановилась поодаль. Баба, поцеловав руку батюшке, ушла, и статный, с холеной русой бородой священник вопросительно обернулся к Анне.
— Батюшка… — прошептала Анна. — Отец Варсофоний… за помощью пришла, не откажи…
— Говори, чадо, — мягко, ласково откликнулся священник. — Ты в доме божьем.
От звука его теплого, бархатного голоса Анна вдруг ослабела, и слезы, так долго не находившие себе выхода, полились по изможденным щекам. Захлебываясь, она говорила, бессвязно, отрывисто, — рассказывая историю своей нелепой жизни и повторяя: «Нет моей вины, нету… Нет во мне зла…» Пальцы Анны безудержно теребили концы платка, повязанного вроспуск, по-монастырски, — Анна говорила, говорила, но уже понимала, что помощи ей и здесь ждать не приходится. Откуда пришло это понимание — кто ведает? Только в отце Варсофоний ощутила она что-то… Анна не смогла бы объяснить словами, что именно. Не верил ей батюшка. За юродивую принял. А может, и похуже что подумал…
Анна внезапно замолчала. Отец Варсофоний смотрел на нее в раздумье. Он, несмотря на всю свою ученость, мало что понял из сумбурной речи женщины, — понял только, что она прослыла ведьмой, но почему? Ее слова звучали слишком странно, чтобы священник мог им поверить. «Что ей надо? Чего она, собственно, от меня ждет?» — как-то неуверенно бродило в голове отца Варсофония. И, чтобы не молчать, чтобы как-то проявить участие, спросил:
— Где дождь-то переждала, милая?
— А…
«А нигде не пережидала, батюшка», — чуть было не сорвалось у Анны, да успела вовремя остановить глупый свой язык. И прошептала едва слышно:
— Переждала…
И слезы высохли.
Не сумеет ей помочь отец Варсофоний.
А священник пытался сообразить, что же ему делать с этой ненормальной? Одни глаза ее чего стоят… огромные, провалившиеся… и цвета не разобрать. Правда, в церкви темновато… похоже, что черные. Или темно-серые? Наконец отцу Варсофонию показалось, что он нашел выход. При церкви была небольшая богадельня, где призревались бездомные старушки и убогие, — и священник решил отвести Анну туда. Пусть отогреется, поест — а там видно будет.
Они вышли на улицу, и отец Варсофоний повел Анну по узкой сырой тропке вокруг церкви. Он ощущал какую-то внутреннюю тяжесть от присутствия странной побродяжки и, чтобы избавиться от давящего чувства, — говорил не умолкая, объясняя Анне, что богадельня устроена недавно, что он, отец Варсофоний, содержит ее почти на свои средства — столько приходит в село нищих старух и безродных калек, что сердце разрывается, на них глядя, а в этом доме для всех — приют и покой, и кое-кто остается жить, а другие, подкормившись немного, уходят — не сидится им на месте.
Анна шагала за священником — и не могла понять, что мешает ей. Словно бы что-то жужжало и вертелось назойливо в памяти, такое, чего никогда не знал, но — помнишь… Анна прикрыла на ходу глаза — и увидела…
— А крест-то у тебя краденый, батюшка, — тихо сказала Анна в спину отцу Варсофонию.
Священник вздрогнул. Остановился. Медленно, очень медленно — так показалось Анне — обернулся. Анна смотрела на него исподлобья, глаза полыхали дикими кострами. Отец Варсофоний молчал — мысли в голове неслись галопом, он с ужасом ждал, что скажет еще эта бесовка — сухая под проливным дождем… Да, она не солгала… но неужели сотни добрых, искренних дел не искупили до сих пор греха давних лет, забытой юности? Он и носит этот крест затем, чтобы помнить, чтобы каждый день заново искупать этот грех…
Анна прищурилась и повторила протяжным шепотом:
— Кра-аденый…
— Отыди от мене, сатано! — задушенно пробормотал священник. — Отыди…
— Да уйду, уйду, не суетись, — огрызнулась зло Анна. — Проку с тебя все одно нет.
Она окатила священника на прощание таким взглядом, что батюшка побледнел и вскинул руку, словно желая загородиться крестным знамением от неведомой угрозы. Анна отвернулась от него — и зашагала, прочь от церкви, прочь от села.
…Неявной, размытой линией виделся впереди горизонт — как последняя черта, как край не нужной никому, неудавшейся жизни.
— Господи, за что покарал меня силой дикою? — бормотала Анна, тащась по желтой раскисшей дороге, еле вытягивая лапти из густой вязкой глины. — За что, Господи-и?…
Татьяна ГРАЙ
ПРОСТИ, БЫЛОЕ
Напротив статистического бюро, на стене облупленного зеленого дома появилась вывеска —
«Институт времени».
Когда именно возник черный квадрат с серебристыми буквами на привычно-пустой стене, Евгения Егоровна не знала. У нее не было обыкновения смотреть в окно в рабочее время. Но в этот мутный осенний день Евгении Егоровне слегка нездоровилось, и она, отложив таблицы, рассматривала непонятную надпись. «Что значит — «Институт времени»? — немного вяло соображала Евгения Егоровна. — Что можно делать со временем? Ну измерять, само собой… Но ведь не ради этого существует институт? А что еще? Ускорять, замедлять? Разве это возможно?…» Однако довольно скоро мысли эти сами собой растаяли, улетучились, и Евгения Егоровна занялась работой. Но что-то неявное застряло в памяти…
Осень плавно перетекла в зиму, дни уходили в никуда незаметно и однообразно. Евгения Егоровна существовала по инерции — так же, как многие годы до сих пор: работа, вечером — пустой одинокий дом, иногда — к подруге, в кино… а в общем жизнь бессмысленная и никому не нужная, цепочка мелких дел. Евгения Егоровна жила воспоминаниями, события теперешних дней проходили мимо ее сознания, и она вряд ли хотела бы иного. Вот только судьба не спрашивает, каковы наши желания. И судьба распорядилась по-своему.
В тот день Евгения Егоровна задержалась на службе дольше обычного, и, когда она вышла на улицу, из дверей напротив бюро, тех самых, возле которых красовалась загадочная вывеска, вытекала тонкая струйка сотрудников Института времени. Евгения Егоровна машинально отметила, что в институте работа заканчивается на полчаса позже, чем в их бюро, и пошла по узкой тропке между высоченными сугробами — к остановке автобуса. На остановке толклись замерзающие сотрудники института вперемешку с запоздавшими статистиками. Евгения Егоровна встала немного в стороне и смотрела на обледеневшую дорогу, прикидывая, чем заняться вечером. Чья-то рука осторожно дотронулась до ее рукава:
