Владимир Владко - Фиолетовая гибель
Наверно, ему и в самом деле скучно; но разве можно было так грубо - нет, не по отношению к Джеймсу, он давно привык к таким выходкам Фреда, но по отношению к Мэджи, приехавшей к нему,- грубо и резко бросить "продолжайте всю эту чепуху без меня, мне надоело!", повернуться и уйти, как он сделал это?..
Мэджи растерянно и даже боязливо посмотрела ему вслед, потом она певевела взгляд на Джеймса, и казалось, что она готова заплакать от огорчения. Глаза у нее наполнились слезами: или это только показалось Джеймсу?
Она тихо спросила:
- Он обиделся? За что?
Джеймс Марчи развел руками, выражая полное недоумение. Должно быть, это оказалось неловким жестом, вероятно, ему надо было что-то сказать, как-то утешить девушку. Но Джеймс догадался об этом только мгновение спустя, когда Мэджи беспомощно уткнулась головой в шероховатый ствол дерева и беззвучно заплакала. Ее нервы не выдержали напряжения, в котором она находилась с момента приезда. Она героически сдерживала себя все время; она старалась искать оправдания тому, что делал Фред, и нежеланию остаться с нею, и неожиданной сонливости его после охоты, и безучастию, с которым он оставил ее на попечение друзей. Грубый уход Фреда с прогулки, о которой она его безмолвно умоляла, переполнил чашу. Все, все уже ни к чему! Теперь ясно, теперь так понятно, что ничего уже не сделаешь,- он ушел, совсем ушел, чтобы не быть с ней, потому что она ему надоела, и он ее не любит, и ничего теперь не сделаешь, все пропало... Она захлебывалась слезами, охватив вдруг ослабевшими руками ствол дерева.
- Мэджи, пожалуйста, не надо... Мэджи, я очень прошу вас, успокойтесь... право, не надо плакать!
Джеймс бессвязно повторял слова утешения, не думая о смысле. Он переступал с ноги на ногу, словно неуклюже пританцовывая около девушки; его руки пытались ласково прикоснуться к ее голове, но тотчас же отдергивались, будто он боялся обжечься. "О Мэджи, почему я такой неловкий, почему я не умею даже утешать толком! Мэджи, ну право же, не нужно так горько плакать, пожалуйста, не нужно, ведь так я и сам могу разреветься, и тогда будет совсем чепуха",- с отчаянием не то думал, не то говорил вслух Джеймс, он и сам не мог бы разобраться в этом.
Наконец его рука все же дотронулась до головы девушки, ощутила под пальцами пушистые пряди ее волос,. Джеймс в испуге закрыл глаза: неужели он и вправду прикоснулся к Мэджи, гладит ее волосы?.. Нет, это невозможно!
Но Мэджи будто только и ждала этого ласкового прикосновения. Она стремительно повернулась, руки ее судорожно обхватили плечи пораженного Джеймса, голова зарылась в его груди, словно в поисках надежной защиты. И она все еще плакала, мешая слезы с вырывавшимися у нее несвязными словами, в которых было отчаяние, горечь и жалоба.
- О, я так... так старалась, чтобы он был со мной... взахлеб лепетала она словно провинившийся ребенок, смачивая рубашку Джеймса горячими, обжигавшими его грудь слезами.- Я хотела... я ехала сюда... потому что думала, что он... Джеймс, зачем он так?.. Разве я сделала что-нибудь плохое? Разве я не люблю его?.. Ой, Фред!.. Он говорил, что я синеглазая бэби-долл... Зачем он говорил это? Зачем?.. А я верила, что все будет хорошо... все время верила... а он...
"Верила, верила"! - горько подумал Джеймс Марчи. - Да кому же вы верили, милая Мэджи? Фреду Стапльтону, очаровательному ловкачу, который всегда выйдет сухим из воды и с обаятельной непринужденностью забудет о ненужной ему любви, потому что она ему теперь уже ни к чему? Глупенькая Мэджи, и в этом есть своя дьявольская логика,- зло и жестоко рассуждал Джеймс.- Потому что безжалостный характер Фреда прямо идет от такой же безжалостной логики той жизни, где каждый кует свое мелкое счастье в одиночку. И плевать ему на всех остальных, на горести и слезы, будь то огорчения и страдания какой-то девушки или тех, кто стал на его деловой дороге, все равно... Но не могу же я сказать об этом ей, плачущей Мэджи, не могу, если бы и хотел!.."
Джеймс гладил ее голову, ласково перебирал пальцами мягкие волосы и поражался своей смелости: он прикасается к Мэджи, к ее душистым бронзовым волосам! Вот он, кажется, мог бы даже прижаться губами к ним - и ничего! "Нет, нет, это немыслимо!" - вдруг сообразил он. Девушка плачет, у нее большое горе, она только потому и прижалась к нему так доверчиво, что ей сейчас все равно, кому пожаловаться, у кого найти защиту. А он... он позволяет, чтобы ему в голову приходили такие шальные мысли, от которых отчаянно бьется сердце и стучит в висках, потому что в этих мыслях и чувствах, переполняющих его, содержится та святая святых всего моего существа, та неосуществимая дерзкая мечта, о какой можно думать только наедине, лихорадочно убеждал он себя, о чем можно написать в потаенном дневнике, наглухо запирая его после этого в ящике стола, и нельзя, нельзя говорить вслух...
"Конечно, об этом говорить нельзя,- пришел Джеймс к непреложному выводу.- Ни в каком случае",- повторил он как клятву.
И тут же, ужасаясь своим словам, он неожиданно сказал, глядя куда-то в сторону:
- А я, Мэджи, писал вам. Много-много писал. Нет, нет, вы не думайте, не для вас, а для себя...
Может быть, она не услышала. "Он, хоть бы не услышала", мысленно взмолился Джеймс, чувствуя, как от охватившего его вдруг волнения покрываются испариной его ладони и даже пальцы, все еще прикасавшиеся к ее волосам. Но Мэджи услышала. Она приподняла голову, спрятанную до сих пор у него на груди, и недоумевающе спросила:
- Как это "мне" и не для меня, а для вас?
В ее заплаканных синих глазах светилось удивление. Большие ресницы были еще мокрыми от слез, мокрыми были и щеки, и круглый, по-детски вздернутый подбородок. Но пушистые изломанные брови изумленно поднялись, и свежий, точно умытый росой, рот с остатками помады тоже с любопытством приоткрылся. "Совсем как дольки апельсина-королька,- подумал Джеймс.- У них под кожицей как раз такие красные брызги..."
Слова Джеймса, очевидно, поразили Мэджи своей неожиданностью, так как она переспросила:
- Мне, не для меня, а для вас?.. Это непонятно, Джеймс!
"Вот так всегда бывает,- с отчаянием подумал Джеймс.Сболтнешь случайно - и как это только у меня вырвалось! - а потом неизвестно, что делать".
Он торопливо заговорил, как бы стремясь под этой торопливостью скрыть свою растерянность:
- Я хотел с-сказать, что иногда... иногда я п-пишу дневник... и там кое-ч-что касалось вас, Мэджи...
"А, черт... Почему "кое-что", когда почти все, и она обязательно поймет!" - ужаснулся Джеймс.
И хотя он только подумал это, Мэджи уже сказала:
- Тоже не выходит, Джеймс. Вы только что сказали, что писали мне "много-много". А теперь оказывается, всего "кое-что". Лучше расскажите по правде. Это и в самом деле дневник?
