Наум Сладкий - Последняя загадка тунгусского метеорита
79
Вошел товарищ Херзон, и, увидев Сальвадора возле машинной стойки, произнес:
- Знакомитесь с техникой? Это, кстати, тоже продукция Бормана. Его фирма делает и полезные вещи. И это еще не последнее слово техники: сейчас они разрабатывают новую модель, создающую иллюзию полного погружения. На голову надевается шлем вроде мотоциклетного, а в нем стереоэкраны напротив глаз. В шлеме - инерционный датчик, машина отслеживает повороты головы, наклоны, в общем - знает, как вы двигаетесь. Соответственно меняется изображение на экранах. Жаль только, что управляющая машина очень большая. Сейчас у них это сделано на базе ЕС-1060, она не влезет в мою квартиру. Вы уже успели попробовать?
- Что-то не хочется.
- А напрасно! Вы уже настолько уклонились от общей линии, что можете без страха освободиться от условностей. Я больше всего ценю свободу. Свобода - это прежде всего свобода "от", - (он выделил слово "от"), - а потом уже можно говорить о свободе "для". Большая свобода и большое наслаждение начинается с маленькой свободы и маленьких наслаждений. Для того, чтобы решать глобальные задачи, вы должны быть свободны по крайней мере от мелочных ограничений.
- Я и так свободен дрочиться, когда захочу.
- Но здесь совсем другой уровень! Уже в самом начале у вас есть возможность выбора и возможность творчества. Во-первых, вы можете выбрать любой из десяти режимов. Стандартные режимы различаются только по силе и скорости. Но если вы хотите, я могу показать вам другую программу - она вызывается не по меню, а из операционной системы. Чтобы вызвать эту программу, нужна определенная квалификация, это нужно, так сказать, заслужить. Там можно спроектировать другой режим и вставить его вместо стандартного. А если вы умеете программировать, то есть описание формата, в котором задается режим. Тогда вы сможете запрограммировать практически любой вид воздействия, без всяких ограничений. Вам дается возможность творчества. И заметьте, мы еще не касались связи машин!
- Я понимаю, что все это очень хорошо и классно, но зачем тут теоретическое обоснование? Не бойтесь, я пойму вас и так. Просто сейчас мне не хочется этим заниматься.
- Если бы все мои желания ограничивались этой машинкой, - товарищ Херзон толкнул ногой край стойки, - то так бы оно и было. Но мы тем и отличаемся от таких, как Борман, что бескорыстно думаем не только о себе, но и о других. Или, может быть, это какая-то другая корысть, будем говорить пока так. Есть коммунисты и коммунисты. Те, кого представляет Борман, хотят буржуйского благополучия для себя, и если условием их благополучия является благополучие остальных, то они не возражают. Они могут даже реформировать, или, вернее, деформировать социализм, с тем, чтобы он меньше ущемлял общественное благополучие. Их кредо - это сохранение нынешнего порядка. Наше дело - дело изменения мира. Мы не знаем с такой определенностью, чего мы хотим, мы постоянно в поиске, а для этого нам нужны теория и творчество. Мы, так сказать, чувствуем идеал, приблизительно содержащийся в словах: "Свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех".
- Но вас устраивает сотрудничество с человеком, которого не интересует теория?
- Вполне. Что же тогда вас интересует?
- Давайте присвоим мне гордое название "Авантюрист".
Товарищ Херзон рассмеялся и направился к выходу из комнаты. В коридоре он вытащил из портфеля желтую бутылку с коньяком, и они пошли распивать ее на кухню, закусывая огромным количеством холодной ветчины. Новый начальник сказал, что самолет отлетает утром.
80
Сальвадора разбудил пронзительный грохот будильника. Вчерашний коньяк был хорош, от него ничего не осталось ни в голове, ни на лице. "Вот что они, сволочи, пьют", - подумал Сальвадор и отметил про себя, что более подходящую для советского человека мысль трудно придумать. Они спустились во двор, где была утренняя прохлада. В аэропорт ехали долго, но лучше, чем вчера - в этот ранний час было мало машин. Пустые широкие проспекты просвечивались вдоль яркими косыми лучами восходящего солнца и казались чистыми, потому что машины еще не подняли пыль. Сальвадор подумал, что он и в самом деле перестает быть советским человеком - советские люди не ездят так часто на хорошем транспорте. Тот самолет, этот автомобиль, теперь еще Шереметьево-2... К большому темно-серому зданию аэровокзала вел длинный бетонный пандус, посередине которого у бортика торчало несколько молодых людей неопределенного вида. Еще парочка стояла возле дверей, даже не пытаясь хотя бы курить, и бесцеремонно оглядывая всех входящих. "Нас это не касается", - тихо сказал товарищ Херзон, и Сальвадор взглянул вверх. В высоту уходила темно-серая бетонная стена с черными стеклами, а под самой крышей висели циклопических размеров красные буквы "Москва". И это тоже было достойно Шпеера, хотя аэропорт и строился по иностранному проекту. Внутри все было чисто, весело и опрятно. В разных местах стояли стеклянные лотки и тележки, заставленные разноцветными непонятными вещами, возле них улыбались девушки с розовыми лицами. Никаких объявлений по радио не было слышно, не было и никаких клеенчатых диванчиков. Сальвадор и его спутник поднялись наверх и уселись у стойки бара. Товарищ Херзон заказал какую-то желтую жидкость, газированную и пахнущую апельсином. "Надо бы сходить в туалет", - не стесняясь, сказал Сальвадор. Товарищ Херзон с неудовольствием глянул на часы и пошел в конец этажа. Туалет благоухал, но запах не был навязчив. Унитазы здесь были не белыми, как привык Сальвадор, а голубыми, и стены были покрыты невиданным узорчатым кафелем. Потом они подошли к одной из широких дверей, расположенных в ряд в черной стене, и без помех вошли внутрь. Не было ни толкотни, ни давки, и никаких объявлений по радио. Еще один молодой человек неопределенного вида просмотрел документы, а потом билеты взяла толстая баба с черными волосами и жирной кожей, в синем халате, похожая на парикмахершу. Это было последним приветом родины.
81
Когда они приземлились, и Сальвадор вышел на край самолетного люка, его лицо обдало жаром. Здесь было намного жарче, чем в Москве. Прямо возле аэровокзала по тротуару бродили священные коровы, с длинными копытами и длинными рылами. Они обмахивали хвостами стоящие на стоянке автомобили, а в стороне стояли трое смуглых индийцев с большими глазами и смотрели на коров. Один из индийцев, в белой чалме, недовольно говорил что-то остальным, и вот они куда-то побежали, выполняя указание. Белый маленький аэровокзал походил на Шереметьево-1. Высоко вверху мотались под ветром хвосты торчащих из газонов длинных изогнутых пальм. Товарищ Херзон вышел к кромке тротуара и остановился, чего-то ожидая. Сальвадор встал рядом, смотря на пеструю толпу. К ним подошел человек во френче, с черными волосами и в очках. Он поздоровался с начальником и Сальвадором за руку и повел через площадь к японскому джипу, стоящему ближе всех к выезду.
