Михаил Емцев - НФ: Альманах научной фантастики. Вып. 5 (1966)
Она помедлила и ответила как-то недоуменно и тихо:
— Девятнадцать… А что?
— Просто я гораздо старше тебя.
— Ну уж! Сказанул. Тебе двадцать пять?
— Двадцать восемь.
— Все равно! Видали мы таких стариков…
Быстро спускался вечер. Разлапистые черные ветви деревьев на фоне побледневшего неба казались абстрактными композициями.
— Давай, — Михаил взял ее за руку, — пообедаем где-нибудь.
Она покорно пошла за ним.
— Меня, наверное, уволят, — сказала Лариса, когда они вышли на Большую Грузинскую. — И скоро…
Грохот и лязг трамвая заглушил ее слова. Между темными колесами последним отблеском угасавшего дня мелькали рельсы.
— Почему ты так думаешь? — спросил Михаил, когда проехал трамвай.
— Знаю. Только мне наплевать! Уж как-нибудь устроюсь.
— А мне бы не было наплевать…
— Но ведь тебя-то не увольняют… по сокращению штатов. И диплом у тебя есть.
— Как знать… Но дело не в этом. Я так мечтал работать в настоящей физической лаборатории! А теперь все рушится…
— Ну почему?!
— Я был нужен только Евгению Осиповичу. Для остальных я так… случайный человек. Сегодня — физик, завтра — циркач. Если бы я еще поладил с Иваном Фомичом.
— А зачем ты не поладил? Ведь ты же хочешь работать у нас?
— Вот именно. Работать, а не служить. Служить от звонка до звонка можно, сколько угодно, в Москве таких мест много найдется. А вот настоящую работу мне очень трудно будет найти, к сожалению. Иди, доказывай в отделе кадров, что ты физик, когда на бумажке ты… В общем, с формальной стороны — все против меня.
— Говорят, в цирке ты получал больше?
— Да.
— А назад тебе туда нельзя?
— Можно, наверное… Только не хочется мне…
— А ты сходи к нашему директору. Или, еще лучше, поговори раньше с Урманцевым. Он человек хороший и понимающий…
— Говорил я уже с Урманцевым… Ничего он мне не обещает. Не знает, что с ним самим-то будет. Волнуется за свою докторскую диссертацию. Трудно без шефа. И вообще! Не понимаю, что с людьми вдруг сделалось. Все забились в щели, чего-то боятся, шушукаются. Неужели со смертью человека рушить все его дело? А?
— Смотря какой человек… Уж очень многое на одном Евгении Осиповиче держалось.
— Это его и погубило. Жаден он был на работу и необыкновенно расточителен на самого себя. Ты права. Делай он поменьше сам, теперь было бы легче… А так все растерялись, не знают, как дальше быть. Я несправедлив был только что, люди действительно растерялись. Не привыкли к самостоятельности. Боязнь за себя тут ни при чем. Скорее это я за себя боюсь… Куда ты думаешь пойти, если тебя действительно уволят?
— Не знаю… Была бы шея, а работа найдется. У нас безработных нет.
— Зря ты так… Хочешь в цирк? Там тоже машинистка нужна, наверное. И вообще, там можно что-нибудь найти для тебя.
— Ой! Ты это правда?
— Конечно! У меня там много друзей.
— Так ты поговори, Миша! Завтра?! Не забудь только…
— Не забуду.
— Может, и ты в цирк вернешься?
— А может, хватит сегодня о цирке? Ты как бабочка на огонь летишь. Впрочем, каждому свое… Я бы на всю жизнь себе лучшей работы не пожелал, чем эта.
— Да брось ты в самом деле! Свет в окошке… Институт, как институт. Зато и платят мало. Это старшим научным сотрудникам тут хорошо и докторам… А мне…
Лариса снова заплакала, тихо, изредка шмыгая носом.
Михаил сразу же растерялся.
— Ну, не надо… Ему это так не пройдет… Вот увидишь!
Лариса вынула из сумки маленький надушенный платочек. Он сразу же промок и сжался в комок. Михаил достал из кармана свой и протянул ей.
— Он в саже…
— Как в саже? — удивился Михаил, — Ах, здесь! Я совсем забыл… Это вчера, на эксперименте… Высоковольтный кенотрон сгорел. Вывинчивать руками горячо, да и закопченный он весь…
Она фыркнула и стерла последние слезы кулаком. Михаил тоже засмеялся.
— Зайдем в кино? — вдруг спросил он, когда они поравнялись с «Баррикадами».
— Билетов не достанем… Давай лучше еще погуляем… Расскажешь мне что-нибудь.
— Хочешь, расскажу про море Дирака?
— Это где такое?
— Везде… Вокруг нас, внутри нас.
— Только давай пирожков купим. Вон старуха с корзинкой, хорошо бы с капустой!
Они купили горячие, лоснящиеся маслом пирожки и тут же съели их.
— Хочешь еще? — спросил Михаил, вытирая своим испачканным в саже платком жирные пальцы.
— Нет. Теперь пить хочется.
— Ну, пойдем тогда в кафе-мороженое.
В длинном зале они отыскали пустой столик, спрятавшийся между помпезными дорическими колоннами. Официантка поставила перед ними металлические запотевшие вазочки с разноцветными шариками пломбира и стаканы с малиновой водой.
— Ты хотел рассказать про море.
Михаил взял стакан и посмотрел на свет. Приклеившиеся к стенкам пузырьки заволновались и полетели вверх.
— В море Дирака, — начал он почему-то шепотом, — тоже есть свои пузырьки. Физики называют их дырками. Смешно, не правда ли?
— Нет. Я часто слышала это слово от Евгения Осиповича, когда писала под диктовку.
— Ах, да! Конечно… А об эволюции метагалактики ты тоже слышала?
— Нет, — она покачала головой. В тусклом свете люстр ее высоко взбитая прическа блеснула медным отливом хны.
— Тогда слушай… Это было давно. Очень давно. Наверное, пятнадцать миллиардов лет назад, когда, как уверяют некоторые ученые, не было ни атомов, ни даже самого времени. Вселенная тогда была очень маленькая. Она могла бы уместиться в пространстве теперешней земной орбиты, И вдруг произошел взрыв. Впрочем, это было не вдруг. Просто в какой-то момент скрытые эволюционные изменения привели к скачку, и вселенная взорвалась. Она кипела, как адский котел. Рождались частицы, атомы, элементы. Вселенная пухла, как на дрожжах, и разлеталась во все стороны, как осколочная мина. И все это уже протекало во времени, которое с тех незапамятных пор неумолимо отсчитывает секунды жизни и людей и звезд. А наша метагалактика все разлетается и разлетается. Уносятся прочь друг от друга звездные острова, меняется кривизна пространства, уменьшается тяготение. Может быть, и время меняется тоже и все ускоряет и ускоряет свой сумасшедший бег. Но главное не в этом. Разбегание галактик, рассредоточение вещества должно привести к разжижению вселенной…
Михаил взглянул на Ларису. Она лениво ковыряла ложечкой ноздреватые груды сиреневого мороженого, смешивая с шоколадным. Время от времени она кивала головой, скользя глазами по сторонам. Удлиненные, они казались странными и глубокими. «Совсем не слушает», — подумал он и нарочно стал говорить запутанно и сложно:
