Герберт Уэллс - Борьба миров (без указания переводчика)
Вероятно было уже около одиннадцати часов, когда мы решились повторить нашу попытку и пошли уже не дорогой, а полями, вдоль изгородей: я справа, викарий — слева, высматривая в темноте марсиан, которые, по-видимому, окружали нас со всех сторон. В одном месте мы наткнулись на почерневшую и опаленную площадку, уже остывшую и покрытую пеплом, с целой кучей трупов, обгорелых и обезображенных, — уцелели только ноги в сапогах. Лошадиные туши валялись тут же, на расстоянии пятидесяти футов от четырех разорванных пушек и разбитых лафетов.
Городок Шин, по-видимому, избежал разрушения, но пустота и безмолвие царили в нем. Здесь не было видно трупов. Впрочем, ночь была очень темная, и мы не могли разглядеть боковых улиц. В Шине мой спутник вдруг стал жаловаться на слабость и жажду, и мы решили зайти в какой-нибудь дом.
Для начала мы, не без труда взломав окно, проникли в маленькую виллу, стоявшую в стороне от прочих. Мне не удалось найти там ничего съестного, кроме куска заплесневелого сыра. Зато там была вода, и мы утолили жажду. Я захватил также топор, который мог нам пригодиться при взломе других помещений.
Мы перебрались через улицу в том месте, где дорога сворачивает к Мортлеку. Здесь, посреди сада, обнесенного каменным забором, стоял дом, выкрашенный в белую краску. В кладовой мы обнаружили целый склад провизии: две ковриги хлеба, кусок сырой говядины и половину окорока. Я перечисляю все это так подробно потому, что в течение двух следующих недель нам пришлось довольствоваться лишь этими запасами. На полках мы нашли несколько бутылок пива, два мешка фасоли и пучок салата. Кладовая примыкала к судомойне, где сложены были дрова и стоял буфет. В нем оказалась без малого дюжина бутылок бургонского; кроме того — консервы, лососина и две жестянки с бисквитами.
Мы уселись на кухне и в темноте, так как не смели зажечь огонь, принялись за хлеб и ветчину и распили одну бутылку пива. Викарий, все еще пугливый и беспокойный, усиленно настаивал на том, что надо возможно скорее итти дальше, а я убеждал его предварительно подкрепить наши силы едой, когда вдруг произошло событие, вынудившее нас остаться.
— Неужели уже полночь? — спросил я; и тут вдруг блеснул ослепительный ярко-зеленый свет.
На один миг все предметы, бывшие в кухне, окрасились в зеленые и черные тона и снова исчезли во мраке. Затем последовал такой взрыв, какого я никогда не слыхал ни раньше, ни после. И сразу же вслед за ним послышался треск, звон стекол и грохот падающей каменной кладки; штукатурка посыпалась с потолка, разбиваясь на мелкие куски о наши головы. Я свалился на пол, ударился головой о выступ печи и потерял сознание. Викарий говорил, что я очень долго пролежал без чувств. Когда я пришел в себя, мы снова были во тьме, и викарий брызгал на меня водой. Его лицо было мокро от крови, которая, как я после разглядел, текла из рассеченного лба.
Несколько минут я не мог сообразить, что случилось. Наконец память мало-помалу вернулась ко мне, и я почувствовал в виске боль от ушиба.
— Вам лучше? — шопотом спросил викарий.
После некоторого молчания я ответил ему. Потом приподнялся и сел.
— Не шевелитесь, — сказал он, — весь пол усеян осколками посуды. Вы можете нашуметь, а мне кажется — они близко.
Мы сидели так тихо, что слышали дыхание друг друга. Могильная тишина; только неподалеку упал сверху кусок штукатурки или оторвавшийся кирпич. Снаружи, где-то совсем близко, слышалось прерывистое металлическое постукивание.
— Слышите? — спросил викарий, когда стук повторился.
— Да, — ответил я. — Но что это такое?
— Марсианин, — сказал викарий.
Я снова прислушался.
— Это не похоже на тепловой луч, — сказал я и подумал, что боевой треножник задел дом; ведь недавно у меня на глазах один из них налетел на колокольню Шеппертонской церкви.
Наше положение было так необычно и так непонятно, что три или четыре часа подряд, вплоть до рассвета, мы сидели на месте, не смея шевельнуться. Наконец отблеск зари проник к нам, но не через окно, которое осталось темным, а сквозь треугольное отверстие между кровельной балкой и грудой осыпавшихся кирпичей у стены позади нас. В первый раз мы могли разглядеть в сумерках внутренность кухни.
Окно было завалено разрыхленной землей, покрывавшей стол, у которого мы сидели, и лежавшей у нас под ногами. Снаружи вся почва была взрыта, — высокие валы окружили дом. Над верхней частью оконной рамы виднелась исковерканная дождевая труба. Пол был усеян металлическими обломками. Часть кухни, примыкавшая к жилым комнатам, осела, а когда совсем рассвело, мы убедились, что большая часть дома разрушена. Резким контрастом рядом с этими руинами выделялись изящный расписанный бледно-зеленой краской буфет с множеством жестяной и медной посуды, обои в белых и голубых квадратах и цветные рельефные украшения стены над плитой.
Когда окончательно рассвело, мы увидели сквозь брешь фигуру марсианина, стоявшего, надо думать, на страже у еще не остывшего цилиндра. Мы осторожно поползли из полутемной кухни в совсем темную кладовую.
Вдруг я сообразил, что случилось.
— Пятый цилиндр, — прошептал я: — пятый выстрел с Марса попал в этот дом и похоронил нас под развалинами.
Викарий долго молчал, потом прошептал:
— Господи, смилуйся над нами.
И он стал что-то бормотать себе под нос.
Все было тихо, и мы, притаившись, сидели в кладовой.
Пятый цилиндр с Марса попал в дом.
Я боялся даже дышать и сидел, пристально глядя на слабый свет, проникавший к нам из дверей кухни. Я мог разглядеть лицо викария — неясный овал, — его воротник и отвороты сюртука. Снаружи доносился звон металла, а иногда резкий свист и шипенье, точно от паровой машины. Все эти загадочные звуки раздавались с перерывами, постепенно усиливаясь и делаясь все более разнообразными. Вдруг раздался какой-то размеренный, вибрирующий гул, от которого задрожало все окружающее, и посуда в кладовой зазвенела. Свет померк, дверь кухни стала совсем темной. Так мы сидели много часов подряд, дрожа от страха, пока, наконец, не заснули в полном изнеможении.
Я проснулся и почувствовал сильный голод. Вероятно, мы проспали большую часть дня. Голод заставил меня наконец двинуться с места. Я сказал викарию, что хочу добыть еды, и пополз в кладовую. Он ничего не ответил, но, лишь только я начал есть, этот слабый шум вывел его из оцепенения, и я услышал, как он ползет за мной.
II
