Сборник - Фантастика 1972
Водворилось короткое молчание. Коноплев все так же сидел, прижав кулаки к ночной сорочке своей, выставив интеллигентскую, такую не мужественную от болезни, бородку, понимая полнейшее свое бессилие объяснить что-либо в этом необъяснимом переплетении истинной правды и чистейшей нелепицы… Густые темные брови Марии Венедиктовны сдвинулись. Андрей Андреевич не любил, когда они так сдвигались, но, по-видимому, и пришедшей что-то не понравилось в этом движении.
– Светлана! - окликнула вдруг Коноплева-старшая - Поди сюда на минутку! Вы говорите, гражданка Светлова, что ваш Коноплев не имел семьи? Познакомьтесь: дочка этого Коноплева и моя… Светочка, в котором ты году родилась?
– В двадцать седьмом, мамочка… А что?
– С каких лет примерно ты помнишь нас с папой… Ну, хорошо, отчетливо помнишь…
– Вас с папой? Я думаю… Ну, сначала отрывками: на Острова мы как-то ехали… А с бабушкиной смерти уже хорошо… Все время…
– Так… На Острова - это тридцать первый год. Моя мама скончалась в тридцать третьем…
– А в чем дело, мамочка?
– Нет, так, ничего… Ты свободна, Светка… Мне кажется, спорить нам не о чем. Уверяю вас: я замужем за Андреем Андреевичем с 1926 года, и с тех пор мой муж никогда ни в каких экспедициях не участвовал. Из Советского Союза он ни разу не уезжал… Как вам кажется, может ли муж уехать из нашей страны так, чтобы его жена об этом ничего не узнала, да еще на два-три года? Я бы очень хотела, чтобы он мог как-нибудь оказаться вам полезным, но не представляю себе, как это может произойти… Насколько я могу судить, вы жертва явного и нелепого недоразумения…
Светлова, слепо поглядев сзади на Светочкину стройную фигурку, на ее кудряшки, перевела с трудом глаза на говорившую.
– Ну что ж, - проговорила она тоном, в котором покорности было больше, чем убеждения. - Не знаю, что вам сказать на это… Если это действительно так, мне остается от души извиниться перед вами… и перед гражданином Коноплевым. Если же нет… Что ж, товарищ Коноплев? Тогда, как раньше говорили, бог вам судья… Десять лет как мы томимся неведением; больше десяти лет!… И я.- А, да что там говорить!
– Простите, как? Сколько вы сказали, прошло лет, - вдруг живо перебила Коноплева, - когда же она произошла, экспедиция эта?
– Ах… Муж уехал в Москву шестого апреля тридцать пятого года, - горько сказала Светлова, вставая. - А последние известия от них - письмо, в котором было, кстати, сказано и про ранение вашего… Простите, про ранение гражданина Коноплева… Это письмо было датировано 21 июля. Но попало оно к нам почти полтора года спустя, в самом конце тридцать шестого…
– Ну вот, видите? - еще раз развела руками Мария Коноплева. - Тридцать пятый, тридцать шестой год… Вот вам и еще одно доказательство!… Как раз в тридцать пятом и тридцать шестом годах муж был тяжело болен, долго. лежал в больницах… Так что, по-моему, вопрос совершенно ясен. Простите, ради бога, но я просила бы вас перейти ко мне: он, видите, и сегодня как раз прихворнул…
Дама, извинившись, двинулась к двери. Казалось, на один миг она остановилась было спросить у Андрея Андреевича еще что-то, но, передумав, вышла, слегка кивнув ему головой, в задумчивой неуверенности. Андрей Андреевич, совершенно подавленный, остался лежать на своих подушках…
Он слышал приглушенный разговор обеих женщин там, в другой комнате. Он видел со своей кровати часть столовой, угол буфета, на котором уже много лет сидел старый Светкин целлулоидовый пупс; видел большой фикус в горшке, привезенный Марусей из эвакуации взамен погибших в блокаде… В окне одна форточка была все еще забита фанеркой - тоже память блокады; взрывной волной выбило…
Где-то бубнило радио. И, конечно, он был ответственным съемщиком этой восьмой квартиры, бухгалтером Коноплевым, отцом Светланы Коноплевой, студентки филфака… Можно достать вон оттуда, с этажерки, Марусин любимый альбом с фотографиями и увидеть его, Коноплева, совсем молодым, в образе новобрачного, рядом с хорошенькой, счастливой Мурочкой… Потом его же - в садике при Дворце труда с маленькой Светочкой в коляске. Потом - его же в группе с сотрудниками одной, другой, третьей артели - он стал большим специалистом по промышленной кооперации к началу 30-х годов… Все в этом было просто, понятно, убедительно вот уже восемнадцать… Да нет: двадцать лет!… Так почему же тогда…
Пальцами левой босой ноги он осторожно под одеялом нащупал щиколотку правой. Да! Звездообразный шрам: он был так же на месте, как эта квартира, как Светочкин пупс, как альбом в переплете рытого плюша - дореволюционный. Это был не его шрам, шрам того Коноплева.
Но он был у него!
Мария Венедиктовна вошла в спальню, как только за ушедшей хлопнула дверь на лестницу.
Вошла одетая, в пальто. Став около двери, она уставилась черными глазами своими прямо в глаза мужа.
– Ну?! - с усилием, с надрывом выговорила она, видимо с великим трудом сдерживаясь.
– Манечка, что? - испуганно завозился на кровати Коноплев. - О чем ты… тоже? Почему? Почему ты на меня так смотришь? Что случилось, в конце-то концов?
Она глядела на него не отрываясь, и круглый, но в то же время властный подбородок ее странно вздрагивал от какого-то совершенно нового и для нее самой и для Коноплева чувства…
– Мне-то, - стискивая зубы, чтобы не разрыдаться, проговорила она наконец, - мне-то ты должен рассказать правду? Да или нет? Не помнишь? Не знаешь? Хорошо: бери свой проклятый дневник этот! На! Читай, наслаждайся… Клятвы давал, в любви признавался!… Ребенок, видите ли, у него где-то есть… Принц он, изволите видеть!… Ну и хорошо, и пожалуйста… Ты меня не первый год знаешь: я не кисейная дура, сцен делать не собираюсь. Скатертью дорога! Можешь хоть завтра отправляться к своим… Золотоликим… Света! Закрой за мной. Я поеду к дяде Пете…
Она сделала несколько шагов к двери, потом вернулась…
– Только не думай, Андрей, оправдывать все это психическим расстройством. Сумасшедшие, дорогой друг, таких увлекательных романов не пишут. Я пошла…
Оставшись один, Андрей Андреевич полежал несколько минут неподвижно. На него за последние полгода обрушилось столько, что этот вот разговор даже не слишком потряс его. “Ну что же, можно понять Мусю… А впрочем, какой ребенок? При чем тут “принц”?” Протянув к стулу совсем ослабевшую от таких переживаний руку, он взял лежащий там блокнот. Да, блокнот был тем же самым. На его парусиновой корке было химическим карандашом написано: “А. Коноплев. Дневник № 2”. Первая страница по-прежнему начиналась с грозного “обрыва”: “…зит неминуемая гибель!…” На обороте обложки стояло московское магазинное клеймо: “Ильинка, 22”. Всего досаднее, пожалуй, было как раз вот это: ведь он же ни разу в жизни не шел по Ильинке, не видел, какие там есть магазины… А вот…
