Борис Левандовский - Обладатель великой нелепости
Форточка будто пыталась о чем-то докричаться на своем особом языке до мальчишки, что давно вырос, и стал слишком самоуверенным. Маркевич уже много лет как забыл этот язык. Он безмятежно продолжал читать, не обращая внимания ни на колыхаемую ветром длинную портьеру, ни на взвизгивающую за ней форточку. Обычно это продолжалось до тех пор (чертова форточка скрипела хронически), пока терпение Маркевича не лопалось, и он, чертыхаясь, не шел завязывать распустившийся шнурок, поскольку заняться починкой защелки руки никак не доходили.
Этим вечером он чересчур увлекся, чтобы быстро обратить внимание на странный запах, который начал расползаться по квартире почти сразу после ухода практикантки.
Минут через десять он все-таки оторвал глаза от книги и посмотрел туда, где в полумраке тонули большие напольные часы, громко тикающие в такт раскачиваниям маятника. Маркевич ощутил смутное беспокойство. Что-то закопошилось в груди, похожее на детский страх. Но дело было не в запахе, который расползался по комнате, как туман с ночного болота – у него промелькнула мысль: не придется ли однажды иметь дело с еще одним, весьма паскудным абортом – в виде платы за сегодняшний вечер. А за ней попыталась вылезть на поверхность еще одна, но Маркевич быстро подавил ее.
По его лицу скользнула тень облегчения – нет, все в порядке, в таких делах он битая собака. Просто выскочила из головы вся эта возня с презервативом; его он сразу спустил в унитаз, не поленившись специально сходить в уборную. Не дай Бог, хренов балахон завалится в какую-нибудь щель, где его найдет эта толстая бочка с жиром… Маркевич на миг представил, как он стоит перед медленно багровеющей тушей, будто школьник, ожидающий хорошую взбучку, наспех выдумывая безнадежные оправдания.
Нет, все в порядке, он не сплоховал.
Наконец он перестал думать об этом, почесал мошонку и вернулся к чтению.
Странный запах тем временем усилился, достигая уже своими незримыми щупальцами самых отдаленных уголков комнаты.
…А-аай! А-аай! – глупо вскрикивала форточка.
Существовала, по крайней мере, еще одна причина, побуждавшая Маркевича уйти с головой в повествование книги. У этой причины даже имелось имя – Феликс Лозинский, с которым сегодня днем у Маркевича произошла очередная перепалка в отделении больницы, где им обоим не посчастливилось работать вместе. Бывший военврач Лозинский с приходом в больницу несколько лет назад стал для Маркевича огромной ноющей занозой. Неотесанный мужлан и солдафон, прилюдно посмевший назвать его сегодня «гребаным слизняком от медицины». Гнида! Дешевка! Слава Богу, давно прошли времена, когда таких, как он, считали героями!
После ухода практикантки эти мысли снова полезли ему в голову, как назойливые насекомые. Плевать ему на все военные заслуги Лозинского перед страной – которой тоже, слава Богу, давно больше нет – плевать с самой высокой колокольни! Но книге действительно удалось его немного отвлечь.
Он как раз закончил читать очередную главу, когда опять ощутил какое-то беспокойство.
И вновь в глубине заворочался этот странный детский страх.
Он посмотрел в сторону окна, заметив теперь, как неприятно скрипит форточка. Временами она сильно хлопала об оконную раму, и это напоминало удары кнута между чьими-то испуганными вскриками.
…А-аай!.. Тум!.. А-аай!..
Маркевич отложил книгу и поднялся, чтобы привязать чертову форточку. Оказавшись на ногах, он ощутил странный запах, витавший в комнате. Он был не слишком сильным, зато очень неприятным, что заставило Маркевича моментально забыть о своем намерении.
Он растерянно оглянулся по сторонам, шмыгая носом.
Странно…
На всякий случай Маркевич обнюхал себя, убеждаясь, что сам не является причиной этого запаха. И поймал себя на мысли, что ведь это абсолютно невозможно. Подобная вонь… Могла ли, например, девка-практикантка, проведшая у него довольно долгое время, иметь к этому какое-то отношение? Он подумал и решил, что вряд ли.
Он включил в гостиной яркий свет, прошелся по комнате, но ничего необычного не обнаружил. Затем заглянул во все углы. И снова ничего. Ничего, что могло бы издавать этот проклятый запах.
Чертовски странно.
Вернувшись на диван, Маркевич попытался определить происхождение той гадости, которая все сильнее (теперь он заметил и это) расползалась по комнате. Ведь причина была просто обязана существовать. Тем более что неожиданно запах показался Маркевичу знакомым. На секунду странный детский страх отступил перед раздражением. Но вскоре вернулся снова.
Этот запах явно был ему знаком.
Маркевич побледнел, как будто его посыпали тальком. Это напоминало… Что за чушь?! Он снова принюхался. На его лице отразились одновременно страх и отвращение. Однако это определенно был… запах трупного разложения. Тяжелый и чуть сладковатый.
Взгляд Маркевича метнулся к телефону.
И?
Вот именно.
Он попытался рассуждать логично. Может, в квартиру забралась уличная кошка? Очень больная кошка, и, где-то спрятавшись, издохла. Проклятье! Прямо у него в квартире, в его квартире! Версия была не лишена смысла – Маркевич жил на первом этаже. Уличная кошка? – почему бы и нет.
Только этого ему не хватало… Чертыхаясь, он нервно зашагал по комнате, решительно настроенный найти эту подлую тварь. Вернее, ее труп, который грозил навечно провонять квартиру. Маркевич несколько раз подряд чихнул, – виной тому был все усиливающийся чертов запах, а на его обоняние он оказывал такое же воздействие, как звук льющейся воды на желание опорожнить переполненный мочевой пузырь. Итак, сейчас он должен немедленно покончить со всем этим говном. Прежде всего, найти проклятую кошку. Маркевич серьезно принялся за поиски, даже надел очки.
Но вскоре он резко остановился и приподнял брови в неприятном удивлении: почему запах появился так внезапно? Страх завозился в груди с удвоенной силой, несмотря на яркий свет в комнате.
Или… уличные мальчишки забросили дохлую кошку ему в окно? Воспользовались открытой форточкой на первом этаже. Маленькие вонючие питекантропы!
Не смотря ни на что, эта мысль принесла облегчение. Теперь нужно было срочно обыскать всю квартиру, потому что в гостиной он ничего не обнаружил.
Маркевич перешел в смежную комнату. Тут запах заметно усиливался, даже приобрел некую бархатистость. Лицо Маркевича перекосилось: так могла смердеть только целая дюжина дохлых котов, лежалых много дней под жарким солнцем на какой-нибудь свалке. Маркевич вновь оглушительно чихнул, брызгая слюной, и включил свет, одновременно опасаясь, чтобы его, не дай Бог, не стошнило на дорогой, недавно переложенный паркет.
