Клиффорд Саймак - Миры Клиффорда Саймака. Книга 1
— Я хотел бы кое-что уточнить, — сказал Саттон. Кейз кивнул.
— Надо полагать, что в ваше время моя книга уже написана?
— Да, — ответил Кейз. — И, если позволите, я скажу вам свое личное мнение. Это честная и хорошая работа.
— Ну и кто же ее опубликовал-то? Ваша фирма или какая другая?
Прингл крякнул.
— Да то-то и оно, что другая! Если бы ее опубликовали мы, какого бы хрена мы тут с вами возились?
Саттон нахмурился.
— Значит, я уже написал ее, — размышлял он вслух, — без вашей великодушной помощи и поддержки. И издал в другом месте… Следовательно, если я начну все сначала и все пойдет так, как вам надо, могут возникнуть некоторые, мягко говоря, осложнения?
— Никаких, — невозмутимо ответил Кейз. — Все можно устроить и объяснить.
— Но если вы меня убьете, книги не будет вообще! Это разве вас устраивает?
Кейз немного смутился.
— Ну, будут некоторые трудности, — ответил он. — И кое-кому придется поворочать извилинами. Но как-нибудь выкрутимся.
И снова поднял руку с пистолетом.
— Вы не измените вашего решения? — спросил он. Саттон отрицательно качнул головой.
Не выстрелит, думал он. Пугает. Не выстрелит!
Кейз нажал на спусковой крючок.
Мощный удар сотряс тело Саттона и отбросил его назад с такой силой, что покачнулось привинченное к полу кресло.
В голове вспыхнуло пламя. Агония схватила его в жаркие объятия и начала трясти каждый нерв, каждую косточку…
Быстрая мысль судорожно пульсировала в сознании, пытаясь найти в умирающем теле хоть одну клетку, где бы она могла угнездиться:
«Меняйся! Меняйся! Меняйся!»
И Саттон выполнил команду. Умирая, он уже чувствовал, что началась другая жизнь.
Смерть была так нежна, темна, прохладна и милосердна. Он скользнул в нее, как пловец в воду, и вода сомкнулась над ним…
…А на Земле, в кабинете Адамса, замолчал трейсер, и инспектор отправился домой раньше положенного времени впервые в жизни, чем немало удивил сотрудников…
Глава 27
Геркаймер пытался уснуть» но сон не приходил. Он лежал на спине и пытался что-нибудь вспомнить из своей жизни, но воспоминания, как и сон, не шли к нему.
А к чему мне сон и воспоминания — мне, набору химикатов? Я ведь не человек, хотя такой же смышленый и ловкий, и, наверное, мог бы стать столь же гадким, какими бывают люди. Я — такой же, если бы не штамп на лбу, не рабство. И еще — у меня нет души. Хотя иногда кажется, что есть.
Сначала были инструменты, потом машины — не что иное, как более сложные инструменты, впрочем, на самом деле и те, и другие — просто-напросто усовершенствованные руки человека. Затем появились роботы — машины, которые умели ходить и разговаривать, как люди. Но это, конечно, — карикатура на настоящих людей. Как бы хитро они ни были устроены, какие бы хитроумные операции ни выполняли, они — не люди.
Ну, а потом…
Нет, мы не роботы, думал Геркаймер. Но мы и не люди. Мы не машины, мы из плоти и крови. Мы — набор химикатов, повторяющий форму своих создателей.
Так похожи на людей, но все же не люди…
Но надежда есть. Если мы сможем сохранить в тайне Колыбель. Если никто из людей ее не увидит. Вот тогда настанет день, когда нас будет не различить, тогда и человек будет разговаривать с андроидом, думая, что говорит со своим приятелем…
Геркаймер скрестил руки за головой.
Почему же мне так горько? — спрашивал он себя.
Нет, это не озлобленность. Не ревность. Это… непреодолимое чувство собственной неполноценности, знакомое тому, кто оступился и упал за метр до финиша.
Он долго еще лежал и размышлял в таком же духе, глядя на черный квадрат окна, покрытый морозными узорами, прислушиваясь к нытью ветра — противного, злобного, порывы которого как ножом скребли по крыше…
Сон не шел, и, в конце концов, Геркаймер встал и включил свет. Дрожа от холода, оделся и вынул из кармана книгу. Сев поближе к лампе, он перелистал страницы и нашел нужное место. Страничка была зачитана до дыр.
«Ни одно существо, когда-либо появившееся на свет — как бы оно ни было рождено, создано или сделано, если оно живое, — не одиноко. Поверьте этому.»
Он закрыл книгу и мысленно повторил прочитанное:
«…рождено, создано или сделано…»
Сделано.
Самое главное — это биение жизни.
Я исполнил свой долг, думал он.
Я сыграл свою роль. И, вроде бы, сыграл неплохо. Начиная с того момента, когда принес ему вызов на дуэль от Бентона. И продолжал играть, когда явился к нему в качестве трофея…
Я делал это для него, но нет — не только для него. Для того, чтобы не расстаться с этой спасительной мыслью — «никто, в том числе и я, не одинок, никогда не одинок».
Я стукнул его, ох, и здорово же я его стукнул, а он упал, тогда я взял его на руки и понес. Он обиделся на меня, но это ничего. Что это значит по сравнению с тем, что он дал мне!
Громовой удар сотряс стены дома, багровая вспышка озарила комнату.
Геркаймер вскочил, подбежал к окну и остолбенел: в небе пылали языки пламени, вырывающегося из сопл стартовавшего корабля.
Охваченный страхом, он выбежал из комнаты и помчался к спальне Саттона. Стучать не стал. Толкнул дверь, та распахнулась со зловещим скрипом.
Кровать была пуста, в комнате никого не было.
Глава 28
Саттон чувствовал, как в нем пробуждается жизнь, но никакого желания пробуждаться не испытывал — смерть была так приятна… Он нежился в ней, как в мягкой и теплой постели. А воскрешение пришло, точно звонок зловредного настырного будильника, раздавшийся в предрассветной тишине в незнакомой, полной опасностей комнате. Жизнь была страшна своей обнаженной реальностью, и одно напоминание о том, что нужно вставать и рождаться заново, — противно.
Но ведь мне не привыкать, думал Саттон, не впервой. Это уже случилось однажды, тогда я пробыл в объятиях смерти гораздо дольше…
Он лежал лицом вниз на чем-то плоском и твердом. Казалось, прошла уйма времени, пока он понял, что лежит именно на чем-то твердом. «Твердое, плоское и гладкое» — всего три слова, но чтобы понять, что это, нужно не только почувствовать — увидеть…
Жизнь превращалась в тело. Но он не дышал, и сердце не билось.
Пол — вот на чем он лежал.
Саттон пошевелил одним пальцем. Потом — другим. Открыл глаза и увидел свет.
Звуки, доносившиеся до него, были голосами, они складывались в слова, словами выражались мысли…
Как же трудно называть вещи своими именами, думал Саттон.
