Роберт Силверберг - Человек в лабиринте
– Хорошо, а могу я придти завтра?
– Кто знает, кто знает.
– Спасибо, что согласился поговорить со мной, Дик. До свидания.
В беспокойном блеске лун Раулинс вышел из зоны А. Голос мозга корабля вел его обратно. Причем в местах, наиболее опасных, к этим указаниям присоединялся голос Бордмена.
– Ты положил хорошее начало, – сказал Бордмен. – Это уже плюс, что он вообще тебя терпит. Как ты себя чувствуешь?
– Паршиво, Чарли.
– Потому что он находился так близко с тобой?
– Потому что поступаю, как свинья.
– Ты бредишь, Нед. Если я должен читать тебе мораль каждый раз, когда ты идешь туда…
– Свое задание я выполню, – спокойно ответил Раулинс. – Но оно необязательно должно доставлять мне удовольствие.
Он осторожно прошел по каменной плите с пружиной, которая могла сбросить его в подземелье, если бы он наступил не на то место. Какое-то маленькое, чертовски зубастое создание взвыло, как бы издеваясь над ним. На другой стороне плиты он нажал на стену в нужном месте, и она разошлась. Он пошел в зону B. Взглянув наверх, он увидел в углублении вещь, которая, без сомнения, была видеофоном, и улыбнулся ей на тот случай, если Мюллер наблюдает за его возвращением.
«Теперь я понимаю, – думал он, – почему Мюллер решил отрезать себя от мира. Я бы в таких обстоятельствах сделал, вероятнее всего, то же самое. Или даже кое-что похуже. По вине гидрян душа Мюллера покалечена. Калека, который по своему достоинству принадлежит к славной плеяде мучеников в человеческой истории. Преступлением с точки зрения эстетики считается отсутствие конечности, глаз или носа. Эти дефекты легко исправить, и действительно, хотя бы из сочувствия к окружающим, нужно подвергаться преображениям. Но ни один специалист по пластическим операциям не смог бы вылечить Мюллера. Такому калеке только и остается изолировать себя от общества. Кто-то более слабый выбрал бы смерть. Но Мюллер выбрал изгнание».
Раулинса время от времени передергивало – сказывался непосредственный контакт с Мюллером. Какое-то время он даже воспринимал рассеянное излучение резких внезапных душевных болей. Это состояние, эта волна, извергающаяся из глубин человеческой души без слов, вызывала ужас и подавляла.
То, чем гидряне наделили Мюллера, не было телепатией. Он не умел читать или передавать мысли. Из него бил неконтролируемый гейзер темных сторон его личности. Кипящий поток самых дичайших расстройств. Река горести, грусти и печали, все душевные нечистоты. Он не мог этого удержать в себе. И в эту минуту, длинную, как вечность, Раулинс был этим сломлен. До этого и позже его охватывала беспредельная жалость. Он толковал это по-своему. Горести Мюллера не были только личными горестями, он передавал лишь сознание наказания, которое космос придумывает для своих жителей.
Раулинс чувствовал себя тогда настроенным на каждый диссонанс этого Могущества – несбывшиеся надежды, увядшую любовь, скоропалительные слова и выводы, неоправданное сожаление, голод, алчность и жажду… Он познал тогда старение, потери, бессильное бешенство, беспомощность, одиночество, пренебрежение к себе и сумасшествие. Он услышал немой крик космического гнева.
«Неужели мы все такие? – задумался он. – Неужели мы все передаем так же? И я, и Бордмен, и та девушка, которую я когда-то любил? Мы все, ходя по миру, передаем такие сигналы, только на другой частоте и не можем принимать эти волны? Это просто счастье, потому что слушать эту песню было бы невыносимо».
Бордмен сказал:
– Очнись, Нед. Перестань думать о таких грустных вещах, будь внимателен, пока тебя что-нибудь не убило. Ты уже почти в зоне С.
– Чарли, а как ты чувствовал себя рядом с Мюллером, после его возвращения с Беты Гидры?
– Мы поговорим об этом позже.
– Ты чувствовал себя так, как будто понял, что такое все человеческие существа?
– Я сказал тебе: позже…
– Дай мне говорить о том, о чем я хочу говорить, Чарли. Дорога здесь уже безопасна. Я заглянул сегодня в человеческую душу. Потрясающе. Он… послушай, Чарли… невозможно, чтобы он действительно был таким. Это хороший человек, но из него бьет эта гадость. Не только шум. Какие-то отвратительные вопли, которые не говорят нам правды о Дике Мюллере. Что-то, чего слышать мы не должны, сигналы переформирования, как тогда, когда ты направляешь открытый аппликатор к звездам и, слыша скрежет призраков, знаешь, что дальше, от самой прекрасной звезды, долетает до нас страшный треск, но ты знаешь, что это только реакция аппликатора, не имеющая ничего общего с реакцией самой звезды, это… это… это…
– Нед!
– Прошу прощения, Чарли.
– Возвращайся в лагерь. Мы все согласны, что Дик Мюллер – великолепный человек. Собственно, только поэтому он и стал нам необходим. Ты тоже нам необходим. Поэтому заткнись, наконец, и смотри себе под ноги. Теперь помедленней. Спокойно. Спокойно. Что это за зверь там, слева? Прибавь шагу, Нед. Но спокойно. Спокойно. Это единственный способ, сынок, спокойно.
8
На следующее утро, когда они снова встретились, оба чувствовали себя более свободно. Раулинс, после того как хорошо выспался под проволочной сеткой, накрывающей лагерь, застал Мюллера у высокого пилона на краю большой центральной площади.
– Как ты думаешь, что это такое? – начал Мюллер разговор, едва Раулинс подошел. – Такая колонна стоит на каждом из восьми углов площади. Я наблюдаю за ними уже много лет. Они вращаются. Вот посмотри.
Он указал на один из боков пилона. Подходя, Раулинс с десяти метров начал воспринимать излучение Мюллера, но пересилил себя и подошел ближе. Так близко он не был от него вчера, кроме той минуты, когда Мюллер схватил его и притянул к себе.
– Видишь? – Мюллер постучал по пилону.
– Какой-то знак. Что это?
– Я потратил почти полгода, чтобы его выцарапать осколками кристаллов вот с этой стены, там. Я посвящал этому час в день, иногда и два, но все-таки получил четкий след на металле. В течение местного года знак делает один полный оборот, а это значит, что столбы вращаются. Незаметно для глаза, но все-таки вращаются. Значит, это что-то вроде календаря…
– Они… Ты… что ты когда-либо.
– Говори яснее, парень.
– Прости, – Раулинс пытался не показать, как плохо переносит близость Мюллера. Он был потрясен. На расстоянии пяти метров ему было уже несколько легче, но все же, чтобы оставаться там, он был вынужден внушать себе, что переносит ЭТО все лучше и лучше.
– О чем ты спрашивал?
– Ты наблюдаешь только за одним пилоном?
– Я сделал знаки на паре других. Конечно, они вращаются, но их механизмы я найти не смог. Под этим городом скрыт какой-то древний фантастический мозг. Ему миллионы лет, а он продолжает работать. Может, это какой-то жидкий металл, в котором кружат элементы сознания. Это он вращает пилоны, управляет подачей воды, чистит улицы.
