Дэн Симмонс - Илион
Надеваю Шлем Смерти. Теперь боги не видят меня. Только она. Активирую медальон и отправляюсь сквозь пространство Планка на поиски Ареса с Афиной. Это просто: все равно что ступать по отпечаткам на мокром песке.
Хм… а богом быть совсем нетрудно. С подходящим-то снаряжением.
Бессмертные ушли недалеко: остановились миль за десять от поля битвы, в тенистом местечке на берегу Скамандра. (Олимпийцы нарекли этот поток, текущий через долины Илиона, Ксанфом.) Материализуюсь шагах в пятидесяти от них. Арес мигом поворачивает голову и хищно смотрит в мою сторону. Все. Шлем не работает. Я погиб.
– Что такое? – спрашивает Афина.
– Вроде бы я… что-то почувствовал. Какое-то движение. Квантовая активность или…
Серые глаза Афины глядят прямо на меня.
– Там ничего нет. Я могу видеть в любом спектре фазовых сдвигов.
– Не ты одна, – рявкает бог войны и отворачивается.
Я наконец-то судорожно перевожу дух, стараясь дышать как можно тише. Шлем Аида в полном порядке. Арес принимается расхаживать по берегу взад и вперед.
– В последние дни мне кажется, что Зевс повсюду.
– Да, отец очень зол на нас, – кивает дочь Громовержца, шагая рядом.
– Тогда зачем ты дразнишь его еще больше?
– Я? Дразню? – Плутовка даже останавливается. – И как же, позволь узнать? Спасая моих ахейцев от гибели?
– Накачивая Диомеда для резни, – хмурится рослый, идеально сложенный Арес. Интересно: я впервые замечаю, что его волосы отливают на солнце рыжим. – Это небезопасно, Афина Паллада.
Собеседница беззаботно смеется.
– Девять лет мы только и делаем, что вмешиваемся в события. Ради бога, это же просто игра. Чем еще заниматься? Как будто мне неизвестны твои намерения уже сегодня выручить ненаглядных илионцев, а моих аргивян предать закланию, словно жертвенных овец! Значит, и ты рискуешь, о бог войны?
– Может, и так, однако я не вооружаю ни одну из сторон нанотехнологиями. Не прикрываю обреченных сдвинутыми по фазе полями. О чем ты думаешь, Афина? Решила превратить этих смертных в… в нас?
Богиня снова заливается смехом, но вовремя останавливается, заметив и без того мрачное выражение лика Ареса.
– Брат мой, ты же знаешь, сыну Тидея недолго упиваться сверхсилой. Я только хочу, чтобы он пережил эту битву. Наша дорогая сестрица Афродита уже подначила троянского лучника Пандара напасть на моего фаворита Менелая. Вот и сейчас, пока мы говорим, – я прямо слышу, как она шипит в ухо негодяю: «Убей Диомеда! Убей!»
Бог войны пожимает плечами. Афродита – его главная сообщница и подстрекательница. Страшно похожий на обиженного мальчугана (если возможно представить себе обиженного мальчугана десяти футов ростом, вокруг которого пульсирует мощное силовое поле), Арес подбирает гладкий камешек и с силой пускает его по воде.
– Не все ли равно, когда погибнет твой Диомед – нынче или через год? Он человек. И он смертен.
Теперь Афина хохочет ему в лицо без всякого стеснения:
– Разумеется, братец, разумеется! Жизнь какого-то кратковечного нас… меня и не волнует, но я же сказала: это игра. Я не дам сучке Афродите изменить волю Провидения.
– Кто может знать волю Провидения? – сердито обрывает ее бог войны, скрестив руки на широкой груди.
– Отец, например.
– Это он так утверждает, – скалит зубы Арес.
– Ты что же, сомневаешься в словах нашего господина и повелителя? – В голосе Афины слышится легкая насмешка.
Бог войны резко оборачивается; должно быть, я чем-нибудь выдал себя. О небо! Хорошо хоть встал на большом камне – только отпечатков ног мне сейчас и не хватало. Однако взгляд Ареса скользит дальше.
– Я и не думал проявлять неуважение к верховному владыке, – изрекает он тоном президента Никсона, прознавшего о «жучках» в Овальном кабинете. Лгущего в расчете на скрытый микрофон. – Вся моя верность, и преданность, и любовь принадлежат Зевсу без остатка, сестра.
– Не сомневаюсь, что отец оценит их и вознаградит по достоинству, – эхом отзывается богиня, не скрывая злорадства.
– Провалиться на месте! – вскидывается вдруг Арес. – Ты нарочно затащила меня сюда, чтобы твои треклятые ахейцы преспокойно закололи побольше моих…
– Именно, – презрительно выплевывает Зевсова дочь.
В ее устах эти три слога звучат настоящим ругательством. Ого, кажется, бессмертные готовы подраться. Такого я еще не видел.
Раздосадованный олимпиец всего лишь пинает ногой песок и молниеносно квитируется обратно на поле брани. Афина довольно хохочет и, преклонив колени у волн Скамандра, омывает водой лицо.
– Вот дурень, – шепчет она скорее всего для самой себя, но на какой-то миг я верю: слова адресованы обезумевшему схолиасту, который топчется на камне, укрытый от ее гнева идиотским капюшоном из кожи.
А что, очень точное слово.
Богиня квитируется в гущу сражения. Я еще с минуту содрогаюсь, размышляя над собственной глупостью, а затем следую примеру бессмертных.
Греки и троянцы по-прежнему «мочат» друг друга. Тоже мне, новость.
Выискиваю взглядом своего коллегу. Он где-то здесь. Даже в чужой шкуре мы легко узнаем друг друга по зеленоватому свечению, которым Олимпийцы наградили каждого схолиаста. Да, вот и Найтенгельзер в образе троянского увальня-пехотинца, что забрался на край низкого утеса понаблюдать за бойней со стороны. Избавившись от Шлема Аида, преображаюсь в троянца Фалка (парня вскоре настигнет пика Антилоха) и отправляюсь поздороваться.
– Доброе утро, схолиаст Хокенберри, – произносит он при моем приближении.
Мы общаемся на чистом английском: никто не расслышит неведомую речь за лязгом боевой бронзы, грохотом колесниц и воинственными криками. А если вдруг и расслышит, невелика беда – в этой разношерстной команде привыкли ко всяческим чудным диалектам.
– Доброе утро, схолиаст Найтенгельзер.
– Где ты пропадал целый час или около того?
– Устроил передышку, – вру я.
Такое случается. Бывает, одного из нас с души воротит от этой мясорубки, тогда лучше квитироваться в Трою, провести часок-другой в тишине, а еще приятнее – пропустить большую глиняную бутыль вина.
– Неужели я что-то пропустил?
Товарищ по ремеслу пожимает плечами.
– Диомед наконец довыделывался и получил стрелу в плечо. Точно по расписанию.
– От Пандара, – киваю я в ответ.
Пандар – тот самый лучник, что ранил Менелая.
– Я видел, как Афродита вдохновила его выстрелить, – говорит Найтенгельзер, не вынимая рук из карманов плаща.
Вообще-то в греческих плащах нет карманов. Поэтому он вшил их сам…
Погодите-ка, а вот это уже новость. Гомер ни словом не обмолвился о том, чтобы улыбколюбивая дщерь Зевса подтолкнула Ликаонова сына к подобному шагу – разве только убедила пустить стрелу в Менелая, дабы нарушить перемирие. Бедолага Пандар, сегодня ты действительно игрушка в руках богов… А ведь это твой последний день.
