Роман Злотников - Армагеддон
— Молодые люди, вы не могли бы подать мне мою одежду?!
Трое чернявых парней, рассевшиеся прямо на ташкиных шмотках и нагло пялившиеся на нее, осклабились. Ташка молча рассматривала их, ожидая, что они будут делать дальше. Судя по всему, не местные, то есть не из этого городка. Одежда не та. Но на туристов не тянут. Бедновато выглядят. Скорее всего, рабочие с горных плантаций, что раскинулись километрах в семидесяти к юго-западу. Мальчики приехали поразвлечься. И, судя по наглому поведению, уже не впервые. Причем именно на этом месте. Но вряд ли они занимаются этим слишком часто, иначе полиция их давно бы уже повязала. Разыскать эту троицу по приметам — не слишком сложная задача даже для местных полицейских. Так что, скорее всего, ни одна их жертва о них ничего не сообщала. Женщине всегда стыдно признаться в том, что ее изнасиловали. И она решает перетерпеть, забыть, выкинуть эту страшную ночь из памяти, не думая о том, что безнаказанность только поощряет насильника и ее молчание в девяноста девяти случаях из ста означает, что за ней последуют другие…
— Ну так сколько мне ждать?
— Э-э, зачем тарапицца, дэвушка? Ты такая красивая, что мы не можем отвести глаз…
Тот, кто произнес эти слова, говорил по-русски вполне сносно, но с заметным акцентом. Возможно, когда-то работал на стройках в России или в прежние года подрабатывал в местном туристическом бизнесе, официантом там, или велорикшей… Ташка окинула взглядом ухмыляющиеся лица. Да, все трое местные (кавказский тип), наглые, уверенные в своих мужских достоинствах (ну еще бы, ни одна из изнасилованных не обратилась в полицию — выходит, понравилось).
Они наверняка думают, что, если женщина купается голышом в глухом месте, значит, готова на все. Их трое, они сильнее, крики жертвы из-за шума многочисленных кафе, заполняющих прибрежные бульвары, вряд ли кто услышит, к тому она уже голая. Ташка покачала головой и насмешливо произнесла:
— Ну я, может, и красивая, только терпеть не могу, когда на меня пялятся разные уроды. Так что, если не хочешь неприятностей, вали-ка ты отсюда, и побыстрее.
Первый загоготал:
— Зачем так гаваришь? Зачем грубишь? Мы тебе ничего плохого не сделаем, только приятно. Ты же сама хочешь, иначе зачем голой ходишь?
Ташка усмехнулась. Нет, ну что за уроды! Видят же, что она ведет себя не как все. Не боится, не бежит, не орет. Ты хоть задумайся, почему? Нет, слюни до колен, и вперед… ну что ж, ребята, вы заслужили все то, что сейчас произойдет.
Ташка шагнула вперед и, нагнувшись, зацепила край футболки, которую прижимал к песку объемистый зад самого здорового. Здоровый с шумом сглотнул и протянул руку, чтобы ухватить ее за грудь, заманчиво колыхающуюся перед его глазами… и это было последнее, что он запомнил…
Спустя пятнадцать минут Ташка шла по ярко освещенному бульвару, размышляя о том, хорошо ли это — лезть со своим уставом в чужой монастырь. Среди терранок существовало негласное, но непреложное правило: «Инициатор попытки изнасилования должен быть убит». С остальными расправлялись в меру необходимости и желания, но инициатор становился трупом всегда. И чем более многочисленной была компания, тем более жестоким и изощренным способом совершалось убийство. Дабы накрепко заложить в затуманенные алкоголем мозги непреложный постулат: не трогай женщину — сдохнешь. И это было третьей причиной того, почему сегодня можно было пройти любой русский город из конца в конец даже в одной ночной рубашке (или без оной) без какого-то ни было риска подвергнуться насилию. Ну, может, за исключением случая, если тебе встретится сексуальный маньяк…
Филипп сидел в летнем кафе у входа в отель и… внимал. Какому-то французу. Судя по тому, что он говорил на французском языке. Большинство иностранцев (те же немцы, датчане, итальянцы и остальные), попадая за рубеж, предпочитают общаться на английском (хотя благодаря тому, что во всех «цивилизованных» странах многие сейчас усиленно учили русский, бывали и исключения), и только французы демонстративно отказывались говорить по-английски. Как американцы считали себя самой главной мировой державой, так французы считали себя самой главной державой Европы. А потому, в отличие от большинства, некоторые туристы из этих двух стран страдали «синдромом поучения» в тяжелой форме. Они будто специально ехали в отпуск, чтобы поучить жалких обитателей всего остального мира, как им следует жить. Впрочем, надо отдать должное, их были единицы, но на фоне почти полного отсутствия таковых среди туристов других национальностей эта особенность часто бросалась в глаза.
Филипп посмотрел на Ташку и чуть подался вперед, видимо, что-то заметил, Ташка беззаботно махнула ему рукой и села рядом.
— … пора признать, что попытка исправить дело, возродив в России монархию, оказалась совершенно бесплодной.
Сидевший с ними за одним столом парень, все это время слушавший француза гораздо внимательнее, чем Филипп, немного подумал и спросил (тоже по-французски):
— А почему?
Француз побагровел:
— Ну я же тебе только что объяснил…
Филипп наклонился к Ташке и с непроницаемым лицом пояснил:
— Это Виктор, с факультета промышленных инженеров, выпуск-14, живет в «Амбассадоре». Он приехал только вчера, а нас с тобой заметил в обед, когда мы уходили с пляжа. Он изгаляется над французом уже полчаса, а до того никак не доходит.
Ташка понимающе кивнула, терранец всегда мог заметить в толпе другого терранца. Им была присуща особая культура движений и жестов. Впрочем, обычные люди с наметанным глазом опознавали их с неменьшим успехом.
— Что случилось?
Ташка едва заметно улыбнулась. Не дай бог, француз решит, что она улыбается ему, вони не оберешься. Впрочем, разрулить ситуацию будет довольно просто, но ее проще не доводить…
— Да так… несколько подонков почему-то решили, что если женщина купается ночью голой, то, значит, она только и мечтает, чтобы ее изнасиловало как минимум трое мужиков. Я… рассеяла их заблуждения.
В этот момент француз, лицо которого уже приобрело свекольный оттенок, с шумом выдохнул и попытался взять себя в руки.
— Хорошо, попробуем еще раз. Ну вот вы, скажем, чем занимаетесь?
Виктор, очень талантливо изображавший из себя этакого «тормоза» — работягу с сибирских заводов, наморщил лоб, якобы задумавшись, потом ответил:
— Танки ремонтируем. У нас же новых армия уже лет двадцать не закупает, так что так… старье «поправляем», как можем.
Филипп чуть слышно хмыкнул. Мишка рассказывал ему кое-что про этот так называемый «ремонт». Ну, в том, что, освоив производство электродвигателей и сменных аккумуляторов для гражданской продукции, русские не преминут поставить ее на военную, никто в мире не сомневался. Так что эта позиция «ремонта» вряд ли была большим секретом, как и то, что прицельно-навигационное оборудование и остальные электронные системы тоже «освежались» поелику возможно, но вот все остальное… А остального было немало. Во-первых, броня. Американцы еще в конце 20-го века усилили бронирование своих «Абрамсов» включениями обедненного урана. Но это изрядно утяжелило танк. Русские подошли к проблеме по-другому, сняв фрезами верхний слой брони и залив ее карбокалиевым композитом, по сравнению с ураном обладавшим почти двукратной твердостью и почти четырехкратной вязкостью. То есть двухсантиметровый слой композита по способности противостоять подкалиберному снаряду равнялся тридцатисантиметровому слою гомогенной брони, а кумулятивному — даже сорокапятисантиметровому. Что повышало степень защиты танка почти в два с половиной раза. А если учесть, что, кроме всего прочего, этот композит обладал еще и способностью поглощать ЭМ-излучение, отчего при тех же силуэте и габаритах отражающая способность танка снижалась почти в восемь раз, и был при этом раз в двенадцать легче стали, то единственным существенным недостатком такой брони оказывалась ее сверхвысокая цена. Впрочем, этот композит использовался не только в качестве брони. Им же изнутри покрывались стволы танковых орудий и пулеметов. И это было неспроста. Вооружение «отремонтированных» боевых машин внешне выглядело совершенно обычно. Отличия скрывались внутри.
