Сергей Лукьяненко - Чистовик
— Верно. А у вас?
— Погиб при путешествии на корабле. Вероятно — атака гигантского спрута. Ничем прославиться не успел.
Я мрачно кивнул.
— Так вот, — как ни в чем не бывало продолжил Андрей. — Дарвин создал теорию, которая рассматривала эволюцию растений и животных как проявление Божьей воли. Позже, вместе с монахом Менделем, с которым Дарвина связывала нежная и преданная дружба, они заложили основы практической генетики, научились видоизменять божьих тварей к вящей славе и радости Творца.
Говорил он серьезно, но вот в уголке губ пряталась улыбка.
— К вящей славе и радости? — уточнил я.
— Так было решено Святым Конклавом после тридцатилетнего обсуждения вопроса. Созданный по образу и подобию Божьему человек хоть и тварь дрожащая, но, однако, может служить инструментом в руках Господа. Биология и генетика в Тверди развивались семимильными шагами. Труды святого Дарвина и святого Менделя продолжил великий русский подвижник, тоже после смерти причисленный к святым…
— Мичурин, — мрачно сказал я.
— Правильно! — Андрей захохотал. — Иван Мичурин.
— Как погиб? — спросил я. — Полез на яблоню за арбузом, тут-то его вишней и придавило?
— Какой ужас! — Андрей не понял юмора. — Нет, сын красноречия! Мичурин погиб во время эксперимента вместе с персоналом своей лаборатории, виварием и опытной делянкой. Эксперименты с геномом — они, знаешь ли, опасны…
Я не знал. Но верил на слово.
Подождав несколько мгновений, Андрей вздохнул. Видимо, он был бы не прочь еще поговорить — о демократии, религии, геноме и святом Дарвине.
— У меня очень удачный выход на Твердь. Большая часть выходов закрыта их властями, некоторые расположены в глухих местах. А мой, так уж сложилось, используется для контактов. Дело в том, что он выходит прямо во двор Конклава в Ватикане.
— Конклава?
Андрей вздохнул.
— Ты в курсе, что там христианство, внук просвещенности? Так вот христианство это не такое, как у вас или у нас. Никакого Папы Римского, да к тому же непогрешимого, у них нет. Есть Конклав Кардиналов — шесть кардиналов… Пойдем, друг мой!
Вслед за ним я прошел за прилавок, Андрей открыл узенькую дверку в стене и бочком туда протиснулся.
Вот это уже больше походило на жилище функционала, причем старого, обжившегося и обустроившегося. Большая зала с витражными, как в соборе, окнами на все четыре стороны. Сразу в два противоположных друг другу окна било солнце. Точнее — солнца двух миров веера…
— Ага, — сказал Андрей, заметив мой взгляд. — Там — Твердь. А там — Янус.
— Бывал, — кивнул я. — Знаешь таких таможенниц — Василису и Марту?
— Из вашего мира?
— Да. Их двери выходят на Янус… я прошел от Василисы к Марте.
— В какое время года?
— Недавно. Там ранняя весна была.
— Значит, их выходы далеко от моего. Там, куда выходит моя дверь, сейчас лето… глянь.
Я с любопытством последовал за ним. Янус оставил у меня не только самые отвратительные впечатления, но и гордость: я все-таки выжил в этом негостеприимном мире.
Под витражным окном, бросавшим на пол блики оранжевого и зеленого света, была простая деревянная дверь с мощным засовом. Похоже, открывался засов нечасто — Андрей крякнул, отодвигая его. Потом распахнул дверь и отошел в сторону, предлагая мне полюбоваться результатом.
Я молча остановился на пороге.
За дверью расстилалось желтое песчаное море. Дул горячий сухой ветер, выглаживая равнину, не было ни барханов, ни камешка на песке. Единственное, что радовало взгляд, — небо. Ослепительно синее, чистое, ясное, с сияющим солнечным диском.
— Можно? — спросил я.
— Конечно. Загляни.
Я осторожно вышел за порог, огляделся. Жара мгновенно навалилась на меня. Я обернулся — здесь таможня выглядела старым зданием из обветрившегося песчаника с совершенно неуместным витражным окном наверху. Чуть в сторонке стояли два вкопанных в песок столба, между которыми болталась на ветру веревка.
— Поначалу пытался тут белье сушить, — сказал из дверей Андрей. — Но пересыхает, да и песком пахнет. А вот мясо вялить тут удобно. Мух нет, погода летом всегда ясная. Такой хамон получается — пальчики оближешь!
Кивнув, я вернулся в таможню.
— Ну что, пошли в Твердь, — запирая дверь, сказал Андрей. — С Божьей помощью… — Он перекрестился.
Я, на всякий случай, тоже. Спрашивать про другие миры я не стал.
Дверь в Твердь явно использовалась чаще. Андрей приоткрыл ее. Постоял. Потом начал открывать — медленно, с опаской. Сказал:
— Сам понимаешь… это, по сути, единственный открытый проход в их мир. Все остальные они замуровывают наглухо. А мой — под наблюдением…
За дверью оказался маленький дворик, обнесенный высокой белой стеной. Земля была выложена брусчаткой. В стене — еще одна дверь. И — множество крошечных отверстий, не то амбразур, не то бойниц. Сразу возникло неприятное ощущение, что в отверстия смотрит множество недоброжелательных глаз. И не просто смотрит, но и нацеливает какое-то оружие.
— Добрый день! — громко выкрикнул Андрей. — С миром, во славу Господа!
Дверь в стене открылась. Хорошая охрана, постоянно настороже…
А дальше во дворик вышла самая необычная процессия, которую я мог себе представить.
Я знал, что на нашей Земле Папу Римского охраняют швейцарские гвардейцы в ярких, как клоунские одежды, мундирах — в синие, оранжевые, красные, желтые полосы, идущие с головы до ног. Многие думают, что эти мундиры придумал Микеланджело, другие уверяют, что мундирам всего сто лет, а их автор — капитан швейцарских гвардейцев. На самом деле правы и те, и другие — вояка с задатками модельера опирался на старые эскизы Микеланджело, в свое время отвергнутые консервативными католиками. И когда в дверях замелькали яркие разноцветные костюмы — я не удивился.
Вот только надеты мундиры были не на крепких швейцарских парней, пренебрегших изготовлением часов, шоколада и перочинных ножиков ради чести охранять Папу Римского… ну ладно, в данном случае — Конклав.
Во двор стремительной легкой походкой вбежали молодые девушки — в той самой полосатой форме, в цветных беретиках на голове, с легкими пиками в руках. А у ноги каждой девушки бежала маленькая собачка с длинной шелковистой шерсткой и бантиком на голове!
— Йоркширские терьеры? — воскликнул я.
Гламурная стража остановилась, окружив нас четким полукругом.
— Да, — напряженным голосом ответил Андрей. — Йоркширские терьеры, верные псы кардиналов, собаки-убийцы…
Я захохотал. Представить йорка в виде собаки-охранника было просто невозможно. Любимцы богемной публики, карманные собачки светских дам с Рублевки и подчеркнуто маскулинных актеров вроде Бельмондо — и это собаки-убийцы?
