Вячеслав Куликовский - В дни торжества сатаны
24 июля 19.. — года.
Остров «Старого Мира».
Уже три дня, как я и Жорж на острове «Старого Мира». Я не совсем еще оправилась от ужасного потрясения, явившегося результатом нашей морской катастрофы. Однако силы мои быстро восстанавливаются и думаю, что завтра или послезавтра я буду совсем здорова. Иначе не может и быть: после всех кошмаров и ужасов, перенесенных мною в течение последних двух лет, после невероятной атмосферы кровавого безумия, насилий, убийств и всеобщего помешательства, я совершенно неожиданно и поистине чудесным образом очутилась в старой, привычной, дорогой моему сердцу обстановке. Даже не верится.
Не верится, что в том всеобщем сумасшедшем доме, в который обратился уже несколько лет назад весь мир, остается еще уголок земли, не пораженный микробом страшной болезни. Что в этом уголке живут люди, не пылающие друг к другу ненавистью, не занимающиеся братоубийством, предательством, шпионажем и гнусными доносами; что здесь нет ни угнетаемых, ни угнетателей, ни палачей, ни жертв; что каждый из обитателей этого острова — человек, а не дикое животное, думающее или о том, чтобы набить свой желудок, или о том, чтобы выискать предлог для отправления на тот свет как можно большего количества ни в чем неповинных людей.
Мне странно здесь все. И то, что люди здесь могут свободно дышать, свободно думать и говорить; и то, что они не едят друг друга и не умирают от чудовищных болезней; и то, наконец, что они сыты, здоровы и веселы.
Остров «Старого Мира»… Какое более удачное название можно было придумать для этого, никому, по-видимому, неизвестного, затерянного среди океана клочка земли?
И кто его обитатели? Кто этот мистер Гарвей? Откуда он? Кем он был прежде? Иногда мне кажется, что все это сказка, чудесная сказка. Или сон. Вот проснусь — и нет больше ничего. Нет ни чудного, уютного коттеджа, ни маленького городка, ни субмарин. Нет ничего. Снова кругом миллионы умалишенных людей, умирающих с голода и истребляющих друг друга в сатанинской оргии злобы.
О, только бы не проснуться!
27 июля.
Наш хозяин удивительно милый человек. И очень интересный. Я люблю таких мужчин — сильных, здоровых, элегантных, джентльменов от головы до кончиков ногтей. Какая импонирующая внешность, какое барство в каждом движении, в каждом жесте. Он мне нравится, наш хозяин, очень нравится. Несмотря на то, что он далеко не молод и лицом он не особенно красив, но я никогда не ценила в мужчинах красоты. Единственное исключение… Впрочем, это к делу не относится.
Мистер Гарвей, насколько я могла вывести заключение из наших немногочисленных еще бесед, обладает очень большим умом, широким кругозором и высоким интеллектуальным развитием. Он очень начитан, прекрасно образован, наблюдателен, остроумен и умеет хорошо говорить. Между прочим, — он прекрасный лингвист: знает пять или шесть европейских языков. Он очень тактичен. Вполне удовлетворился беглым просмотром документов, которые, как и деньги, отлично сохранились в каучуковом поясе Джорджа и на этом успокоился. Я пыталась, насколько это возможно, объяснить ему, кто мы. И что мы, но он очень деликатно дал мне понять, что такие подробности его совершенно не интересуют.
— Мисс Мэри, сказал он, — я видел ваши документы и документы вашего брата. Еще будучи на континенте, я знал имя вашего отца, равно как и то, что с ним связано понятие об одном из крупнейших пароходных предприятий в Южной Америке. Поверьте, этих сведений с меня достаточно. А главное, вы и ваш брат — мои гости и люди, настрадавшиеся от более чем двухлетнего пребывания в том аду, который царит теперь во всем мире. Этим все сказано.
Но если мистер Гарвей ничего не расспрашивает о нас, то я не могу сказать, чтобы он или окружающие его много рассказывали нам и о себе. Кроме того, что остров был колонизирован сравнительно недавно и что колонисты прибыли из Америки — ни я, ни Жорж ничего не знаем.
Нам совершенно ничего не известно ни о том, чем занимался мистер Гарвей в прежние годы своей жизни, ни о том, благодаря какому капризу судьбы попал он на этот остров и сделался полновластным повелителем этого своеобразного государства.
Лично мне имя Джона Гарвея ничего решительно не говорит. Самое обыкновенное имя, самая обыкновенная фамилия. И в Новом Свете и в Англии таких имен тысячи. А может быть, и сотни тысяч.
Жорж, однако, говорит, что это не совсем обыкновенная личность. Он уверяет даже, что в свое время некий Джон Гарвей занимал очень высокое и могущественное положение. По словам Жоржа, этот человек больше, чем кто-либо другой, способствовал угнетению низших классов народа, являясь воплощением отрицательных сторон буржуазного строя и власти капитала; Жорж утверждает, что если бы ему не удалось самым непонятным образом скрыться накануне революции, то его первого ждало бы электрическое кресло. Я уже не помню, что он говорил еще. Одним словом, если ему верить, то Джон Гарвей, которого он знал понаслышке, являлся каким-то чудовищем в образе человека.
Утешаюсь только тем, что знаю миросозерцание Жоржа. Любезными его сердцу могут быть только приверженцы нового строя. Остальные представители человечества, по его мнению — не люди. Это — враги народа. В отношении их позволено все, даже самые гнусные, отвратительные и жестокие поступки.
Боже, могла ли судьба более зло подшутить надо мной?
Ненавидеть так, как я ненавижу Жоржа.
Жоржа — близкого мне человека…
2 августа.
Мне все больше и больше нравится наш хозяин. Мне кажется, что он — человек, о встрече с которым я мечтала всю свою жизнь. Это тот сказочный принц, которого ждет в дни своей юности и молодости почти каждая девушка. Ждут его все, но попадается он на пути только немногим, очень немногим счастливицам.
Неужели — я из их числа? Неужели именно теперь, когда жизнь так безжалостно растоптала мои самые лучшие и светлые мечты, когда все, что во мне было чистого и святого, загажено и осквернено, суждено мне встретить моего принца?
Я знаю мистера Гарвее всего десять — двенадцать дней, но мне кажется, что я знала его давно-давно. Нет, не давно, а всегда. С первой встречи, с первых незначащих фраз он стал мне каким-то родным и близким. Отчего? Не от того ли, что с тех пор, как во мне проснулась женщина, я представляла себе избранника моего сердца именно таким, как мистер Гарвей?
Всякий человек, будь то мужчина или женщина, в дни, когда пробуждается инстинкт любви, высекает у себя в сердце образ спутника своей жизни. Этот образ — его идеал, его мера, заранее приготовленная форма. В юности и молодости мы очень строги: все, что не совпадает с нашей меркой, все, что не укладывается в отлитую нами форму идеала — решительно и с пренебрежением отбрасывается. Мы ищем все новых и новых объектов. Вот этот, вот этот — говорим мы себе. Мерим, втискиваем в форму. И горько разочаровываемся, видя полное несоответствие.
